"Уильям Голдинг. Хапуга Мартин" - читать интересную книгу автора

залпом торпед. Может, брошенный лайнер? Громадина. Верно, лайнер, из серии
"Куин" - но почему асимметричный? Туман и солнце нейтрализовали друг друга.
Лучи солнца могли осветить туман, но не рассеять. И в этой солнечно-туманной
дымке неясно вырисовывались темные очертания этого некорабля, там, где
ничего, кроме корабля, не могло быть.
Он снова поплыл, превозмогая внезапно наступивший страшный упадок сил.
Первое острое возбуждение от увиденного сожгло в нем все горючее, и пламя
едва тлело. Он упорно продолжал плыть, с усилием загребая воду руками,
устремляя взгляд из-под сводов черепа, словно этим приближал себя к
спасению. Силуэт двигался. Увеличивался, но четче не становился. То и дело в
нижней части форштевня возникало что-то вроде носовой волны. Он уже не
смотрел на корабль, но плыл, плыл, время от времени взывая о помощи и теряя
остаток сил. Со всех сторон его окружала необоримая зеленая мощь, грозящая
отобрать последние силы, над ним стоял туман и блеск; перед глазами
пульсировало красное пятно - тело отказало, и он безучастно лежал на волнах.
Над ним высился силуэт. Сквозь скрежет и глухие удары разладившихся
механизмов до него доносился звук разбивающихся волн. Приподняв голову, он
увидел выступающий на фоне неба риф. Рядом парила чайка. Он заставил себя
высунуться над водой: волна за волной подымалась и падала, выбрасывая вверх
белый столбик пены, и исчезала, словно проглоченная каменной грядой. Он
начал мысленно проделывать плавательные движения, сознавая, что тело ему уже
не повинуется. Между ним и скалой прошла очередная волна с тупым, странно
сглаженным гребнем. Выбросила вверх струйку. Он погрузился в зеленую воду и
увидел: там что-то есть, но что - не разобрал. Что-то желтое и коричневое.
Услышал не хаотический, бессмысленный говор неуправляемой воды, а внезапный
рев. И опустился вниз, в поющий мир с какими-то мохнатыми тенями, которые,
выгибаясь, проносились возле его лица. Внезапно различимые детали напомнили
сложное переплетение скалы и водорослей. Коричневые усики хлестнули по лицу,
и тут, ощутив чудовищный толчок, он ударился о твердую поверхность. Контраст
был ошеломляющий. Тело, колени, лицо коснулись тверди; он смог сомкнуть на
ней пальцы, смог даже подержаться за нее. Рот зачем-то все еще был открыт,
глаза тоже, так что в какой-то момент он тесно соприкоснулся с тремя
раковинами-блюдечками, сосредоточенно их разглядывая. Они находились на
расстоянии одного-двух дюймов от лица: две маленькие и одна большая. И все
же переход из мира изменчивой водяной стихии к устойчивости, твердости
воспринимался как нечто ужасное, апокалипсическое. Эта устойчивая твердь не
вибрировала, как, например, корпус корабля, но была безжалостна, порождая
панику. Никто не давал ей права становиться на пути тысяч миль воды,
бесцельно катившейся по своим делам, - ее появление здесь ввергало мир в
состояние внезапной войны. Он чувствовал, как его приподнимает и относит в
сторону от раковин, переворачивает, дергает, бросает в водоросли и темноту.
Сплетения водорослей, удерживающие его, соскользнули и отпустили. Он Увидел
свет, набрал полный рот воздуха и пены. Перед ним возник лик расколотой
скалы, в частоколе деревьев, выросших из фонтанов брызг, и при виде этой
дрейфующей посреди Атлантики тверди его охватил ужас и он закричал, тратя на
это весь запас воздуха, словно встретился с диким зверем. Его отнесло вниз,
в зеленое спокойствие, затем отбросило вверх и в сторону. Море больше не
играло с ним. Оно приостановило свой безумный бег и держало его мягко, несло
осторожно, как охотничья собака подстреленную птицу. Какие-то острые
предметы касались ног и колен. Море нежно опустило его и отступило. Что-то