"Уильям Голдинг. Двойной язык " - читать интересную книгу автора

низкой, пока не начинались дожди. Мне больше всего нравилось время, когда
рабы несли рыбу в бочках с наших лодок и опрокидывали бочки прямо в садок.
Как же стремительно кружили рыбы в эти минуты! Полагаю, они были
перепуганы, но со стороны казалось, будто они радуются и резвятся. Только
скоро они успокаивались и словно были довольны, а если не требовались сразу
на кухне, то оставались в садке, как своего рода домашние ручные рыбы.
Управляться с ними было легко, точно с домашними рабами. Не был ли это
первый раз, когда я сравнила одних с другими? В тот раз за ними пришел
Зойлевс. Естественно, он тоже был домашним рабом. Я что-то запуталась. Они
рождались рабами в нашем доме, а не были взяты в плен в битве или проданы
за преступления или по другой какой-то причине - ну, например, из-за
бедности. Вы же знаете, как это бывает. Я собиралась прибегнуть к другому
сравнению и сказать: это то же, что родиться девочкой, женщиной, но оно не
вполне подходит. В детстве есть время, когда девочки не знают, насколько
они счастливы, так как не знают, что они девочки, если вы меня понимаете,
хотя позднее узнают, и большинство - или во всяком случае некоторые -
впадают в панику, точно рыбы на сковородке. Ну хотя бы наиболее удачливые.
Зойлевс, однако, просто швырнул этих рыб в масло, которое уже дымилось.
Одна рыба высунула голову за край сковородки и разинула на меня рот. Я
завопила. И продолжала вопить, потому что было очень больно. Наверное, я
вопила какие то слова, а не просто вопила, потому что помню, как Зойлевс
закричал:
- Ну, ладно! Ладно! Я отнесу их обратно...
Тут он умолк, потому что в кухню быстро вошла наша новая
домоправительница, гремя привязанными к поясу ключами.
- Что тут происходит?
Но Зойлевс уже исчез вместе с рыбой. Моя нянька объяснила, что я
испугалась рыбы, так не надо ли принести что-нибудь в жертву от сглаза -
головку чеснока, например. Наша домоправительница заговорила со мной
ласково. Рыбы для того сотворены, чтобы их ели, и они не чувствуют так, как
свободные люди. Она приказала Зойлевсу принести назад сковородку с рыбой.
Он объяснил, что рыбы уже снова в садке.
- То есть как, Зойлевс, снова в садке?
- Попрыгали со сковороды, госпожа, и теперь плавают там вместе с
другими.
Правды я так никогда и не узнала. Рыбы, зажаренные в дымящемся масле,
уплыть никуда не могут, это сомнению не подлежит. Но Зойлевс никогда не
лгал. Ну разве в тот один-единственный раз. Может, он выбросил их или
спрятал. Зачем? Ну а предположим, что они действительно уплыли, так из
этого еще не следует, что я была причиной. Тем не менее все думали, что это
странно. Домашние рабы, добрые души, то есть наши, готовы поверить во что
угодно, и чем менее правдоподобно, тем лучше. Мы все торжественно
отправились к садку, но одна рыба очень похожа на всех остальных, а в тени
под козырьком кровли их кружил целый косяк. Домоправительница позвала мою
мать, которая позвала моего отца, и к этому времени Зойлевс уже неколебимо
держался своей истории, была ли она правдой или нет. Под конец, думается,
он и сам в нее поверил, поверил, что некая сила исцелила полуподжаренную
рыбу без всякой на то причины, а это - по крайней мере для моей няньки -
указывало на вмешательство богов. Немножко - нет, не благоговения, но
почтительности - досталось и на мою долю. В конце концов принесли жертву