"Зиновий Гольдберг "Банька по-черному" [H]" - читать интересную книгу автора

двенадцать часов, но есть каптёрка, можно запереться и поспать.

На завод шли работать только дураки. В основном, мальчишки из деревни,
которых еще не взяли на фронт и какие-то тёмные бабы. Демобилизованные
после ранений на завод работать не шли.

Забот для сантехника в общежитии хватало. Двенадцать умывальников, но
несколько обязательно забьётся, или батареи не работают, или котёл.
Продовольственную карточку свою я сразу продавал: холостякам она была ни к
чему, и питался я в столовой. Да на карточку и давали не густо: хлеб,
капусту и немного крупы, и еще свирипяное масло. Можно прожить всю жизнь
и о таком масле не услышать. Есть такое желтенькое растение с запахом,
оно немного горчит. Его давят.

Вечером мы иногда ходили на танцы, но с девушками я не танцевал. Мы
танцевали с краю, мальчишки в валенках топтались вокруг друг друга. Кто
был не на смене, по вечерам играл в карты или пил.

После работы я возвращался в свою каптёрку и ложился у батареи. Я поставил
около своей кровати две секции, и лежать там было тепло. На соседних двух
койках спали кочегар и рябой возчик. Я старался прижаться к батарее и
думать о чем-то постороннем. О нормальной еде или о том, кто скрутил кран
в умывальнике. Засыпать было страшно.

Я уже, конечно, видал разные виды, но мне до сих пор всегда снился
расстрел.

Или снилось, как падает мама и пятилетняя сестренка. И как мы с братом
выползаем ночью из расстрельной ямы. Или снился партизанский отряд, в
котором я отвоевал два года.

К пятнадцати годам я имел уже четыре ранения. Два осколка сидят еще сейчас
- в голове и в пояснице. Но ветераном войны меня не признают, потому что
справок у меня нет, а свидетели давно на том свете. Барышня из
Министерства Абсорбции сказала мне, что "осколки - это не доказательство".
Каждый может насажать себе в голову осколков, может быть просто взорвался
бытовой электроприбор. И я с ней вежливо согласился.

Когда в сорок пятом году я слышал, что евреи отсиживаются по тылам, я
сразу лез в драку, но к шестидесяти четырём годам я стал спокойнее, и
спекулировать своими ранениями мне не хочется. Последнее ранение я вообще
получил случайно: я возвращался с задания и шел мимо станции, где наши
ребята завязали бой с полицаями. И мне кричат: "Пацан, бери у раненого
винтовку и отстреливайся!", - а очнулся я уже в госпитале. Вообще они не
кричали "пацан", они звали меня по имени, но у меня в жизни так
получилось, что я прожил до старости по чужим документам, и своё настоящее
имя мне вспоминать тяжело.

Когда я закрывал глаза на койке, мне мерещилось, что я в кого-то стреляю.
В полицаев или в немцев - пленных мы не брали.