"Николай Васильевич Гоголь. Мертвые души. Том 1 (ПСС Том 6)" - читать интересную книгу автора

ничего не отвечал и старался тут же заняться каким-нибудь делом: или
подходил с щеткой к висевшему барскому фраку, или просто прибирал
что-нибудь. Что думал он в то время, когда молчал, - может быть, он говорил
про себя: "И ты, однако ж, хорош; не надоело тебе сорок раз повторять одно и
то же", - бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в
то время, когда барин ему дает наставление. Итак, вот что на первый раз
можно сказать о Петрушке. Кучер Селифан был совершенно другой человек... Но
автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого класса,
зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже
русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним
чином был его повыше, и шапошное знакомство с грофам или князем для него
лучше всяких тесных дружеских отношений. Автор даже опасается за своего
героя, который только коллежский советник. Надворные советники, может быть,
и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским,
те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов,
которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его,
или, что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
Но как ни прискорбно то и другое, а все, однако ж, нужно возвратиться к
герою. Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру
очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрой губкой, что делалось
только по воскресным дням, а в тот день случись воскресенье, выбрившись
таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и
лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших
медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с
другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку. С громом выехала бричка
из-под ворот гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу, несколько
мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: "барин, подай
сиротиньке!" Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник
становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по
камням. Не без радости был вдали узрет полосатый шлахбаум, дававший знать,
что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и, еще несколько
раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по
мягкой земле. Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему
обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие
кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикой вереск и тому подобный
вздор. Попадались вытянутые по шнурку деревни, постройкою похожие на старые
складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними
украшениями в виде висячих, шитых узорами утиральников. Несколько мужиков по
обыкновению зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах.
Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из
нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды
известные. Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам
Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо,
а деревни все не было видно, и если бы не два мужика, попавшиеся навстречу,
то вряд ли бы довелось им потрафить на лад. На вопрос, далеко ли деревня
Заманиловка, мужики сняли шляпы, и один из них, бывший поумнее и носивший
бороду клином, отвечал: "Маниловка, может быть, а не Заманиловка?"
"Ну да, Маниловка".
"Маниловка! а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то-есть, так
прямо направо".