"Николай Васильевич Гоголь. Повести (ПСС Том 3)" - читать интересную книгу автора

что перед ним стоял поручик, а не другой какой офицер. Тем более старался он
изложить это красноречивее, что тогда проходили мимо его две весьма недурные
дамы. Пирогов вообще показывал страсть ко всему изящному и поощрял художника
Пискарева; впрочем, это происходило, может быть, оттого, что ему весьма
желалось видеть мужественную физиогномию свою на портрете. Но довольно о
качествах Пирогова. Человек такое дивное существо, что никогда не можно
исчислить вдруг всех его достоинств, и чем более в него всматриваешься, тем
более является новых особенностей, и описание их было бы бесконечно. Итак,
Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени до времени занимая
ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто и какими-то неясными
звуками. Они вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу, улицу
табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф. Блондинка
бежала скорее и впорхнула в ворота одного довольно запачканного дома.
Пирогов - за нею. Она взбежала по узенькой темной лестнице и вошла в дверь,
в которую тоже смело пробрался Пирогов. Он увидел себя в большой комнате с
черными стенами, с закопченным потолком. Куча железных винтов, слесарных
инструментов, блестящих кофейников и подсвечников была на столе; пол был
засорен медными и железными опилками. Пирогов тотчас смекнул, что это была
квартира мастерового. Незнакомка порхнула далее в боковую дверь. Он было на
минуту задумался, но, следуя русскому правилу, решился итти вперед. Он вошел
в комнату, вовсе не похожую на первую, убранную очень опрятно, показывавшую,
что хозяин был немец. Он был поражен необыкновенно странным видом.
Перед ним сидел Шиллер, не тот Шиллер, который написал "Вильгельма
Теля" и "Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел
мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но
довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера.
Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром. Все
это еще бы не удивило Пирогова, но удивило его чрезвычайно странное
положение фигур. Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши
вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел
лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности. Обе особы
говорили на немецком языке и потому поручик Пирогов, который знал по-немецки
только "гут морген", ничего не мог понять из всей этой истории. Впрочем,
слова Шиллера заключались вот в чем:
"Я не хочу, мне не нужен нос!" говорил он размахивая руками... "У меня
на один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русской скверный
магазин, потому что немецкой магазин не держит русского табаку, я плачу в
русской скверный магазин за каждый фунт по 40 копеек; это будет рубль
двадцать копеек - это будет четырнадцать рублей сорок копеек. Слышишь, друг
мой, Гофман? на один нос четырнадцать рублей сорок копеек. Да по праздникам
я нюхаю рапе, потому что я не хочу нюхать по праздникам русской скверный
табак. В год я нюхаю два фунта рапе, по два рубля фунт. Шесть да
четырнадцать - двадцать рублей сорок копеек на один табак! Это разбой, я
спрашиваю тебя, мой друг Гофман, не так ли?" Гофман, который сам был пьян,
отвечал утвердительно. "Двадцать рублей сорок копеек! Я швабский немец; у
меня есть король в Германии. Я не хочу носа! Режь мне нос! Вот мой нос!"
И если бы не внезапное появление поручика Пирогова, то, без всякого
сомнения, Гофман отрезал бы ни за что, ни про что Шиллеру нос, потому что он
уже привел нож свой в такое положение, как бы хотел кроить подошву.
Шиллеру показалось очень досадно, что вдруг незнакомое, непрошенное