"Николай Васильевич Гоголь. Повести (ПСС Том 3)" - читать интересную книгу автора

просил нарисовать ему красавицу. Он решился отправиться к нему, предполагая,
что у него, без сомнения, есть этот опиум. Персиянин принял его сидя на
диване и поджавши под себя ноги. "На что тебе опиум?" спросил он его.
Пискарев рассказал ему про свою бессонницу. "Хорошо, я дам тебе опиуму,
только нарисуй мне красавицу. Чтоб хорошая была красавица. Чтобы брови были
черные и очи большие, как маслины; а я сама чтобы лежала возле нее и курила
трубку, - слышишь? чтобы хорошая была! чтобы была красавица!" Пискарев
обещал все. Персиянин на минуту вышел и возвратился с баночкою, наполненною
темною жидкостью, бережно отлил часть ее в другую баночку и дал Пискареву с
наставлением употреблять не больше как по семи капель в воде. С жадностью
схватил он эту драгоценную баночку, которую не отдал бы за груду золота, и
опрометью побежал домой.
Пришедши домой, он отлил несколько капель в стакан с водою и,
проглотив, завалился спать.
Боже, какая радость! Она! опять она! Но уже совершенно в другом виде.
О, как хорошо сидит она у окна деревенского светлого домика! Наряд ее дышит
такою простотою, в какую только облекается мысль поэта. Прическа на голове
ее... Создатель, как проста эта прическа и как она идет к ней! Коротенькая
косынка была слегка накинута на стройной ее шейке; все в ней скромно, все в
ней - тайное неизъяснимое чувство вкуса. Как мила ее грациозная походка! Как
музыкален шум ее шагов и простенького платья! Как хороша рука ее, стиснутая
волосяным браслетом! Она говорит ему со слезою на глазах: "Не презирайте
меня: я вовсе не та, за которую вы принимаете меня. Взгляните на меня,
взгляните пристальнее и скажите: разве я способна к тому, что вы думаете? О!
нет, нет! пусть тот, кто осмелится подумать, пусть тот..." Но он проснулся!
растроганный, растерзанный, с слезами на глазах. "Лучше бы ты вовсе не
существовала! не жила в мире, а была бы создание вдохновенного художника! Я
бы не отходил от холста, я бы вечно глядел на тебя и целовал бы тебя. Я бы
жил и дышал тобою, как прекраснейшею мечтою и я бы был тогда счастлив.
Никаких бы желаний не простирал далее. Я бы призывал тебя как
ангела-хранителя пред сном и бдением и тебя бы ждал я, когда бы случилось
изобразить божественное и святое. Но теперь... какая ужасная жизнь! что
пользы в том, что она живет? Разве жизнь сумасшедшего приятна его
родственникам и друзьям, некогда его любившим? Боже, что за жизнь наша!
вечный раздор мечты с существенностью!" Почти такие мысли занимали его
беспрестанно. Ни о чем он не думал, даже почти ничего не ел и с нетерпением,
со страстию любовника ожидал вечера и желанного видения. Беспрестанное
устремление мыслей к одному, наконец, взяло такую власть над всем бытием его
и воображением, что желанный образ являлся ему почти каждый день всегда в
положении противуположном действительности, потому что мысли его были
совершенно чисты, как мысли ребенка. Чрез эти сновидения самый предмет
как-то более делался чистым и вовсе преображался.
Приемы опиума еще более раскалили его мысли, и если был когда-нибудь
влюбленный до последнего градуса безумия, стремительно, ужасно,
разрушительно, мятежно, то этот несчастный был он.
Из всех сновидений одно было радостнее для него всех: ему представилась
его мастерская, он так был весел, с таким наслаждением сидел с палитрою в
руках! И она тут же. Она была уже его женою. Она сидела возле него,
облокотившись прелестным локотком своим на спинку его стула, и смотрела на
его работу. В ее глазах, томных, усталых, написано было бремя блаженства: