"Николай Васильевич Гоголь. Мертвые души (другие редакции)" - читать интересную книгу автора

"Да, всех", сказал Манилов.

Приказчик сказал: "слушаю" и ушел.

Тут Чичиков ездил и вертелся минуты четыре на стуле. Наконец достал из
кармана платок, высморкался, потом опять положил его в карман. Потом снова
вынул и высморкался очень звучно, что он делал весьма искусно; потом
принялся складывать очень фигурно вроде бумажника или записной книжки, потом
вновь в карман и начал, наконец, так:

"Не можете ли вы мне продать кое-каких", сказал Чичиков.

"Крестьян; да вы хотите с землей или без земли?"

"Нет к чему ж земля, в земле не настоит необходимость".

"Скольких человек вы желаете иметь?" сказал Манилов, выпуская дым.

"Да всех тех, которые умерли".

"Как умерли?"

"Я разумею, то есть, чтобы вы мне продали умерших".

Манилов чуть не выронил из рук трубки и смотрел на Чичикова. Прежде
всего в голове его пробежала мысль, не хочет ли гость пошутить; но лицо
Чичикова было решительно сурьезно. Потом подумал он, не спятил ли он с ума,
но и этого не было заметно: глаза Чичикова были ясны, и все было как
следует, довольно пристойно, да и сам он сидел с умеренностью и приятностью,
как сидит благонамеренный чиновник. Находясь в таком затруднительном
недоумении, он не нашел ничего другого сделать, как только выпустить изо рта
дым чрезвычайно тонкою струею.

"Итак, можете ли вы уступить их?"

Но Манилов так сконфузился и смешался, что только смотрел на него и не
мог сказать ни одного слова.

"Итак, вы затрудняетесь?"

"Я? нет, я ничуть", сказал Манилов: "но я не могу постичь, извините
моему неведению. Не имея ваших положительных сведений, или, как выражаются,
объективных... я могу ошибаться. Вы извините, однако ж, меня - может быть
все это не то, может быть, вы это изволили выразиться так для красоты
слога".

"Нет, я в существе своем разумею", сказал Чичиков.

Никак не нашелся на это ничего сказать Манилов и совершенно растерялся.