"Николай Васильевич Гоголь. Статьи, напечатанные в "Современнике" (1836-1837)" - читать интересную книгу автора

Западная сторона с моря делается яснее. Север глядит с меньшею суровостью из
своей Выборгской стороны. Экипажи чаще останавливаются на улице и высаживают
на тротуар гуляющих. С 1836 года Невский проспект, этот шумный, вечно
шевелящийся, хлопотливый и толкающий Невский проспект, упал совершенно:
гулянье перенесено на Английскую набережную. Покойный император любил
Английскую набережную. Она, точно, прекрасна. Но тогда только, когда
начались гулянья, заметил я, что она немного коротка. Но гуляющие всё в
выигрыше, потому что половину Невского проспекта всегда почти занимал народ
мастеровой и должностной, и оттого на нем можно было получить толчков целою
третью больше, нежели где-либо в другом месте...
К чему так быстро летит ничем не заменимое наше время? Кто его кличет к
себе? Великий пост - какой спокойный, какой уединенный его отрывок! Чего
нельзя сделать в эти семь недель? Теперь наконец займусь я основательно
трудом своим. Теперь совершу я наконец то, чего не дали совершить мне шум и
всеобщее волнение. Но вот уже на исходе первая неделя; не успел начать я,
уже летит за нею вторая, уже средина третьей, уже четвертая, уже ярмарка в
Гостином дворе, и целая галерея верб с восковыми фруктами и цветами зацвела
под темными его арками. Когда я проходил мимо этой пестрой аллеи, под тенью
которой были навалены топорные детские игрушки, мне сделалось досадно. Я
сердился и на краснощеких нянек, шатавшихся толпами, и на детей, радостно
останавливавшихся перед кучами приятного для них сора, и на черномазого,
приземистого и усатого грека, титуловавшего себя молдаванским кондитером, с
его сомнительными и неопределенными вареньями. Лежавшие на столиках сапожные
щетки, оловянные обезьянки, ножи и вилки, пряники, маленькие зеркальца мне
казались противны. Народ все так же пестрится, теснится; те же чувства
выражаются на лице его; с тем же любопытством глядит он, с каким глядел и
год тому назад, два и три, и несколько лет, - а я и каждый человек из этого
народа уже не тот: уже другие в нем чувства, нежели были за год пред сим;
уже суровее мысли его; менее улыбается на устах душа его, и что-нибудь да
отпадает с каждым днем от прежней его живости.
Нева вскрылась рано. Льды, не тревоженные ветрами, успели истаять почти
до вскрытия, неслись уже рыхлые и разваливались сами собою. Ладожское озеро
выслало и свои почти в одно время. Столица вдруг изменилась. И шпиц
Петропавловской колокольни, и крепость, и Васильевский остров, и Выборгская
сторона, и Английская набережная - все получило картинный вид. Дымясь,
влетел первый пароход. Первые лодки с чиновниками, солдатами, старухами
няньками, английскими конторщиками понеслись с Васильевского и на
Васильевский. Давно не помню я такой тихой и светлой погоды. Когда взошел я
на Адмиралтейский бульвар, - это было накануне светлого воскресения
вечером, - когда Адмиралтейским бульваром достиг я пристани, перед которою
блестят две яшмовые вазы, когда открылась передо мною Нева, когда розовый
цвет неба дымился с Выборгской стороны голубым туманом, строения стороны
Петербургской оделись почти лиловым цветом, скрывшим их неказистую
наружность, когда церкви, У которых туман одноцветным покровом своим скрыл
все выпуклости, казались нарисованными или наклеенными на розовой материи и
в этой лилово-голубой мгле блестел один только шпиц Петропавловской
колокольни, отражаясь в бесконечном зеркале Невы, - мне казалось, будто я
был не в Петербурге: мне казалось, будто я переехал в какой-нибудь другой
город, где уже я бывал, где все знаю и где то, чего нет в Петербурге... Вон
и знакомый гребец, с которым я не видался более полугода, болтается со своим