"Николай Васильевич Гоголь. Гетьман" - читать интересную книгу автора

остановился. - Ну, теперь подойди, да поклонись же, да ниже поклонись! -
Принявший удары, с опущенными глазами, из которых ручьем полились слезы,
приблизился и отвесил поклон в ноги. - Говори, любезный: "Благодарю, атаман,
за науку!"
- Благодарю, атаман, за науку.
- Теперь ступай! Гай да! Задай перцю баранам и сивухе!
- Христос воскрес, атаман! Мы с тобою еще не христосовались.
- Воистину воскрес! - отвечал атаман.
- Нет ли у тебя в запасе губки? Охота забирает люльку затянуть.
При этом <Остраница > вложил в зубы вытянутую из кармана трубку.
- Как не быть! Это занятие, когда материя не клеится.
- Я хотел сказать тебе дело, - примолвил Остраница с некоторою
робостью.
- Гм! - отвечал атаман, вырубливая огонь.
- Мое дело не клеится.
- Не клеится? - промолвил <атаман>, раскуривая трубку. - Погано!
- Вряд ли нам что-нибудь достанется здесь.
- Не достанется?.. Погано!
- Придется нам возвратиться ни с чем.
- Гм!..
- Что ж ты скажешь? - спросил Остраница, удивленный таким
неудовлетворительным ответом.
- Когда воротиться, - отвечал запорожец, сплевывая, - так и воротиться.
Остраницу ободрило такое равнодушие.
- Только я не пойду с вами; я поеду на время в Варшаву.
- Гм! - отвечал атаман.
- Ты, может быть, сердит на меня, что я так обманул и поддел вас?
Божусь, что я сам обманут!
При этом слове грянула музыка, и вместе с нею грянуло топанье
танцующих. Атаман, с трубкою в зубах, ринулся в кучу танцующей компании,
очистил около себя круг и пустился выбивать ногами и навпри-сядку.

<ГЛАВА 6>

- Что он себе думает, этот дурень Остраница? - говорил старый Пудько. -
Щенок! Еще и родниться задумал со мною! Поганый нечестивец! Поди к матери
своей, чтоб доносила наперед! И достало духу у него сказать это! Дурень,
дурень! - говорил он, дергая рукою, как будто драл кого-нибудь за волоса. -
Молод козак, ус еще не прошибся! - Старый Куэубия не мог вынести, когда
видел, что младший равняется с старшими. - Знать должен, что кто задумал
мстить, тот у того не жди уже милости. Скорее солнце посинеет, вместо дождя
посыплются раки с неба, чем я позабуду прошлое. Пропаду, но не забуду! Не
хочу! Не хочу! Жинко! Жинко! - Этим восклицанием обыкновенно оканчивал он
свою речь, когда бывал сердит, и боже сохрани жинке не явиться тот же час!
На эту речь, едва передвигая ноги, пришло, или, лучше сказать, приползло,
иссохнувшее, едва живущее существо. Вид ее не вдруг <поражал>. Нужно было
вглядеться в этот несчастный остаток человека, в это олицетворенное
страдание, чтобы ощутить в душе неизъяснимо тоскливое чувство. Представьте
себе длинное, все в морщинах, почти бесчувственное лицо; глаза черные, как
уголь, некогда - огонь, буря, страсть, ныне неподвижные; губы какого-то