"Николай Васильевич Гоголь. Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном" - читать интересную книгу автора

Плетень всегда убран предметами, которые делают его еще более живописным:
или напяленною плахтою, или сорочкою, или шароварами. В Миргороде нет ни
воровства, ни мошенничества, и потому каждый вешает, что ему вздумается.
Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь
полюбоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа! единственная,
какую только вам удавалось когда видеть! Она занимает почти всю площадь.
Прекрасная лужа! Домы и домики, которые издали можно принять за копны сена,
обступивши вокруг, дивятся красоте ее.
Но я тех мыслей, что нет лучше дома, как поветовый суд. Дубовый ли он или
березовый, мне нет дела; но в нем, милостивые государи, восемь окошек!
восемь окошек в ряд, прямо на площадь и на то водное пространство, о
котором я уже говорил и которое городничий называет озером! Один только он
окрашен цветом гранита: прочие все домы в Миргороде просто выбелены. Крыша
на нем вся деревянная, и была бы даже выкрашена красною краскою, если бы
приготовленное для того масло канцелярские, приправивши луком, не съели,
что было, как нарочно, во время поста, и крыша осталась некрашеною. На
площадь выступает крыльцо, на котором часто бегают куры, оттого что на
крыльце всегда почти рассыпаны крупы или что-нибудь съестное, что, впрочем,
делается не нарочно, но единственно от неосторожности просителей. Он
разделен на две половины: в одной присутствие, в другой арестантская. В той
половине, где присутствие, находятся две комнаты чистые, выбеленные: одна -
передняя для просителей; в другой стол, убранный чернильными пятнами; на
нем зерцало. Четыре стула дубовые с высокими спинками; возле стен сундуки,
кованные железом, в которых сохранялись кипы поветовой ябеды. На одном из
этих сундуков стоял тогда сапог, вычищенный ваксою. Присутствие началось
еще с утра. Судья, довольно полный человек, хотя несколько тоньше Ивана
Никифоровича, с доброю миною, в замасленном халате, с трубкою и чашкою чаю,
разговаривал с подсудком. У судьи губы находились под самым носом, и оттого
нос его мог нюхать верхнюю губу, сколько душе угодно было. Эта губа служила
ему вместо табакерки, потому что табак, адресуемый в нос, почти всегда
сеялся на нее. Итак, судья разговаривал с подсудком. Босая девка держала в
стороне поднос с чашками.
В конце стола секретарь читал решение дела, но таким однообразным и
унывным тоном, что вам подсудимый заснул бы, слушая. Судья, без сомнения,
это бы сделал прежде всех, если бы не вошел в занимательный между тем
разговор.
- Я нарочно старался узнать, - говорил судья, прихлебывая чай уже с
простывшей чашки, - каким образом это делается, что они поют хорошо. У меня
был славный дрозд, года два тому назад. Что ж? вдруг испортился совсем.
Начал петь бог знает что. Чем далее, хуже, хуже, стал картавить, хрипеть, -
хоть выбрось! А ведь самый вздор! это вот отчего делается: под горлышком
делается бобон, меньше горошинки. Этот бобончик нужно только проколоть
иголкою. Меня научил этому Захар Прокофьевич, и именно, если хотите, я вам
расскажу, каким это было образом: приезжаю я к нему...
- Прикажете, Демьян Демьянович, читать другое? - прервал секретарь, уже
несколько минут как окончивший чтение.
- А вы уже прочитали? Представьте, как скоро! Я и не услышал ничего! Да
где ж оно? дайте его сюда, я подпишу. Что там еще у вас?
- Дело козака Бокитька о краденой корове.
- Хорошо, читайте! Да, так приезжаю я к нему... Я могу даже рассказать