"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Магнетизер (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

таких, которые созданы особенным, рожденным внешними случайностями,
настроением или внешним физическим воздействием. Например, мучительные сны,
которые от времени до времени терзают каждого, как-то: падение с башни,
казнь через обезглавливание и прочая, - возникают от той или иной физической
боли: дух, во сне куда более отъединенный от животной жизни и вершащий свою
работу в одиночку, толкует ее на свой лад и подводит под нее фантастическую
подоплеку, каковая в сей миг согласна с цепочкою его представлений. Помню,
однажды во сне пил я пунш в веселой компании: хорошо мне знакомый бахвал
офицер{162} без устали подзадоривал студента, пока тот не бросил стакан ему
в лицо; завязалась всеобщая потасовка, а я тщился восстановить мир и был
изрядно ранен в ладонь, от жгучей боли я проснулся, - и изволите видеть! -
рука впрямь была в крови, я порезал ее толстой иглой, ненароком воткнутой в
одеяло.
- Ах, Франц! - вскричал барон, - не больно-то приятный сон ты себе
уготовил.
- Увы, - сказал художник жалобным голосом, - ничего не поделаешь,
судьба частенько нас карает, да как! Вот и у меня тоже бывали страшные,
мучительные, жуткие сны, от которых я обливался холодным потом и был сам не
свой.
- Рассказывай, не томи! - воскликнул Оттмар. - Хотя бы и в пику твоей
теории.
- Ради всего святого! - взмолилась Мария. - Вы что же, вовсе не имеете
ко мне снисхождения?
- Нет! - решительно отвечал Франц. - Снисхожденья отныне не будет! Я
тоже видел страшные сны, как и всякий... Не я ли был приглашен на чаепитие к
княгине Амальдасонджи? не надел ли ради такого случая сюртук с позументом и
вышитый жилет? не говорил ли на чистейшем италианском - lingua toscana in
bocca romana*, - не был ли, как и подобает художнику, влюблен в эту
прелестную даму? не говорил ли ей самые возвышенные, самые прекрасные, самые
поэтические комплименты, когда случайно посмотрел вниз и, к ужасу своему,
обнаружил, что хотя и облачился тщательнейшим образом в придворный мундир,
однако ж забыл надеть панталоны? - И не успели слушатели рассердиться на
этакое неприличье, как Биккерт с воодушевлением продолжил: - Господи! ну что
еще сказать об иных адских муках моих снов! Не видел ли я себя вновь
двадцатилетним юношей, не горел ли желанием танцевать на бале с благородными
девицами? Не истратил ли последние деньги, чтобы перелицевать старый сюртук,
придавши ему некоторую новизну, и приобрести пару белых шелковых чулок?
Когда же я наконец благополучно очутился у дверей залы, блистающей тысячами
огней и полной разодетой публики, и отдал свое приглашение, коварный
привратник отворил подобие крохотной печной дверцы и с дьявольской
учтивостью произнес, что, мол, покорнейше просит входить, ибо в залу ведет
именно эта дверца! Но все это безделица рядом с кошмарным сном, который
напугал и истерзал меня минувшею ночью... Ах, я был листом отменной бумаги,
сидел точнехонько посередине в виде водяного знака, и некто - собственно
говоря, знаменитый на весь мир поэт, но, так уж и быть, я не стану называть
этого сквернавца по имени, - сей некто, вооружась немилосердно длинным,
дурно очиненным и щербатым индюшачьим пером, корябал по мне, горемыке,
записывая ужасные нескладные вирши. А другой пакостник, анатом, однажды себе
на потеху разобрал меня на части, будто манекен, а потом ставил на мне свои
дьявольские опыты... К примеру, что будет, ежели нога вырастет у меня на