"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

Я. Так, значит, он прозвал тебя Бенфатто?
Берганца. Я встретил его в первый раз в прекрасном парке перед
городскими воротами в ***...; по-видимому, он сочинял музыку, потому что
сидел в беседке с нотной тетрадью и карандашом в руках. В тот миг, когда он,
в пылу восторга, вскочил и громко воскликнул: "A! ben fatto!"*, я очутился у
его ног и прижался к нему известным манером, о коем рассказал уже поручик
Кампусано. Ах! почему не смог я остаться у капельмейстера! - я жил бы
припеваючи, однако...
______________
* Хорошо сделано! (ит.)

Я. Стоп, Берганца! Я припоминаю, что слышал разговоры про Иоганнеса
Крейслера; поговаривали, - ты только не обижайся! - будто он в течение всей
жизни временами бывал немного не в себе, покамест наконец не впал в полное
безумие, вслед за чем его хотели поместить в дом умалишенных, здесь,
поблизости, однако он сбежал...
Берганца. Если он сбежал, да направит Господь его стопы! Да, друг мой,
они хотели Иоганнеса убить и похоронить, а когда он, чувствуя дарованное ему
божественное превосходство духа, хотел жить и действовать по своей воле, его
объявляли сумасшедшим.
Я. А разве он им не был?
Берганца. О, будь так добр, назови мне того, кто как представитель
человечества был когда-либо объявлен мерилом рассудка, и по температурной
шкале его головы точно определили бы, какого градуса достигает рассудок
пациента, или же он, возможно, стоит выше или ниже всей этой шкалы! В
известном смысле любой несколько эксцентрический ум ненормален и кажется
таким тем более, чем усерднее он пытается своими внутренними пылкими
озарениями воспламенить внешнюю тусклую, мертвенную жизнь. Всякого, кто
жертвует счастье, благополучие да и самую жизнь великой, священной идее,
каковая свойственна только лишь высшей божественной натуре, непременно
обзывает безумцем тот, чьи наивысшие усилия в жизни сосредоточены в конце
концов на том, чтобы лучше есть-пить и не иметь долгов, и, в сущности, лишь
возвышает его, полагая, будто порочит, отказываясь, как человек в высшей
степени рассудительный, иметь с ним что-либо общее. Так часто говорил мой
хозяин и друг Иоганнес Крейслер. Ах, он, верно, пережил нечто великое, я
заметил это по его совершенно изменившемуся поведению. Внутренняя ярость
иногда вспыхивала у него ярким пламенем, и я вспоминаю, как однажды он даже
вздумал было швырнуть в меня палкой, но тотчас об этом пожалел и со слезами
просил у меня прощения. Что было тому причиной, я не знаю, - ведь я только
сопровождал его на вечерних и ночных прогулках, днем же я сторожил его
небольшой домашний скарб и его музыкальные сокровища. Вскоре за тем к нему
пришло множество людей, они несли всякий вздор - речь поминутно шла о
разумных представлениях, о том, что надо успокоиться. Тут Иоганнес увидел
мою силу и проворство, - поскольку эта публика давно была мне до крайности
противна, я тем быстрее и решительнее бросился по знаку моего хозяина в гущу
этого сброда и таким образом начал атаку, которую мой господин со славой
окончил, выставив одного за другим за дверь. На другое утро мой хозяин
поднялся вялый и обессиленный. "Я вижу, дорогой Бенфатто, - сказал он, - что
мне здесь дольше оставаться нельзя, придется нам с тобой расстаться, верный
мой пес! Ведь они сочли меня сумасшедшим за одно то, что я для тебя играл и