"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

говори: каково было действие пресловутой ведьминской мази еще несколько лет
спустя?
Тут Берганца встал, отряхнулся и, изогнувшись, принялся левой задней
лапой чесать за левым ухом. Хорошенько чихнув еще несколько раз, по случаю
чего я взял понюшку и сказал ему: "contentement!"*, он вскочил на скамью,
прислонился ко мне, так что его морда едва не касалась моего лица, и
разговор наш продолжался.
______________
* Здесь: на здоровье! (фр.)

Берганца. Ночь прохладная, согрейся немножко за счет моего животного
тепла, от него в моей черной шерсти иногда даже потрескивают электрические
искры, кстати о том, что я собираюсь тебе рассказать теперь, я хотел бы
говорить совсем тихо. Как только наступает этот злосчастный день и близится
роковой час, то сперва я ощущаю совершенно необычайный аппетит, который в
другое время на меня никогда бы не напал. Мне хочется вместо обыкновенной
воды выпить хорошего вина, поесть салата с анчоусами. Затем что-то
заставляет меня приветливо вилять хвостом при виде людей, которые мне до
смерти противны и на которых я обычно рычу. И дальше - больше. Собак,
которые под стать мне по силе и храбрости, которых я обычно без страха
одолеваю, я теперь обхожу стороной, зато маленьким мопсам и шпицам, с
которыми я обычно охотно играю, теперь меня так и подмывает дать сзади
пинка, потому что я знаю, что им будет больно, а отомстить они мне не могут.
И вот что-то у меня глубоко внутри крутится и переворачивается. Все скользит
и плывет перед глазами - новые, неописуемые чувства теснят и пугают меня.
Тенистый куст, под которым я обычно люблю полежать и с которым словно бы
разговариваю, когда ветер так раскачивает ветки, что из каждого листа,
шелестя, проблескивает сладостный звук, - теперь он мне противен; на ясный
месяц, перед коим облака, когда они проплывают мимо, наряжаются в роскошное
золото, словно перед царем ночи, я не могу и взглянуть, зато что-то
неудержимо толкает меня подняться в ярко освещенный зал. Тут мне хотелось бы
ходить распрямившись, поджав хвост, хотелось бы надушиться, говорить
по-французски, жрать мороженое и чтобы каждый пожимал бы мне лапу и говорил:
"mon cher baron" или "mon petit comte!" - и не чувствовал бы во мне ничего
собачьего. Да, в такое время для меня это ужасно - быть собакой, и, меж тем
как я с быстротою мысли, в своем воображении, превращаюсь в человека, мое
состояние становится все тревожней. Я стыжусь того, что когда-либо в теплый
весенний день прыгал по лужайке или катался по траве. В жесточайшей борьбе с
собой я становлюсь все рассудительней и серьезней. Наконец - я человек, я
господствую над природой, которая лишь для того растит деревья, чтобы из них
можно было делать столы и стулья, а цветы заставляет цвести, дабы их можно
было в виде бутоньерки засунуть в петлицу. И вот, всходя таким образом на
высшую ступень, я замечаю, что мною овладевает отупение и глупость и, все
нарастая и нарастая, повергает меня наконец в бесчувствие.
Я. Ах, ах! Дорогой мой Берганца, я же сказал, они хотели придать
человеческий облик Монтиелю, которого князь тьмы употребил на что-то другое,
колдовство потерпело неудачу, разбившись о могущество юнкера, который с
язвительной насмешкой, как Мефистофель в кухне ведьмы, побросал в одну кучу
зверей и утварь, так что полетели осколки и затрещали суставы, и тогда они
уготовили тебе эту ужасную борьбу, какую ты теперь, как говоришь, вынужден