"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Угловое окно (новелла)" - читать интересную книгу автора

Кузен. Ха-ха! Это действительно шутка, но она - плод глубочайшего
падения нравов, порождение вонючей ямы. Шутки берлинских зеленщиц и других
торговок славились на весь мир, и им даже делали честь, называя их
шекспировскими, хотя при ближайшем рассмотрении вся их сила и оригинальность
сводились главным образом к бесстыдной дерзости, с которой даже и самая
гнусная грязь преподносилась в виде пикантного блюда. Раньше рынок был
ареной ссор, драк, обмана, воровства, и ни одна порядочная женщина не
решалась сама делать покупки, потому что могла подвергнуться там страшным
оскорблениям. Мало того что торговцы ополчались друг на друга и на весь
свет, находились люди, которые открыто шли на то, чтобы сеять беспокойство и
при этом ловить рыбу в мутной воде, как поступал, например, весь этот сброд,
навербованный со всех концов земли, пополнявший тогда наши войска. А теперь,
дорогой кузен, посмотри, - рынок являет отрадную картину довольства и
мирного благонравия. Я знаю, восторженные ригористы, сверхпатриотические
аскеты злобно ратуют против этого внешнего лоска, считая, что, по мере того
как сглаживаются нравы народа, сглаживается и исчезает все чисто народное. Я
же искренне и твердо убежден, что народ, встречающий и соотечественника и
чужестранца не грубостью или презрительной насмешкой, а вежливым
обхождением, не может из-за этого утратить свой национальный характер. А
если бы в доказательство моего утверждения я привел слишком яркий пример,
мне бы немало досталось от этих ригористов.
Все слабее становилась толчея, все более пусто делалось на рынке.
Торговки овощами нагрузили свои корзины на подъехавшие повозки, другие
потащили их сами, телеги с мукой отбыли, цветочницы водрузили оставшиеся у
них цветы на тачки. Деятельней становилась полиция, которая всюду
поддерживала порядок, в особенности же следила за цепью возов. Порядок и не
нарушался бы, если бы время от времени какому-нибудь своенравному
крестьянскому парню не приходило в голову открыть на рыночной площади
собственный Берингов пролив и направить по нему свой отважный бег, наезжая
на ларьки с овощами и прокладывая себе путь прямо к дверям лютеранской
церкви. Поднимался крик, и не в меру изобретательному вознице доставалось по
заслугам.
- Этот рынок, - молвил кузен, - и теперь являет правдивую картину вечно
изменчивой жизни. Суетливая деятельность, потребность минуты заставили людей
столпиться вместе; проходит несколько мгновений - и все опустело. Голоса,
сливавшиеся в нестройный гул, замолкли, и каждое покинутое место бесконечно
красноречиво вещает нам страшные слова: "Так было!"
Пробило час, угрюмый инвалид вошел в кабинет и, скривив лицо, заявил,
что довольно хозяину сидеть у окна и пора ему наконец поесть - иначе
поданные кушанья остынут.
- Значит, у тебя, дорогой кузен, есть все-таки аппетит? - спросил я
его.
- О да, - ответил он с грустной улыбкой, - ты сейчас увидишь.
Инвалид вкатил кресло в соседнюю комнату. Поданы же были вот какие
кушанья: мясная кашица, наложенная в небольшую суповую тарелку, яйцо
всмятку, поставленное прямо в соль, и полбулочки.
- Малейший лишний кусочек, - тихо и грустно говорил кузен, пожимая мне
руку, - малейший кусочек самого лучшего мяса причиняет мне страшнейшие боли,
отнимает у меня всю бодрость и гасит последнюю искорку веселья, которая все
еще нет-нет да и вспыхивает.