"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Поэт и композитор (новелла)" - читать интересную книгу автора

объятья с пылким выражением самой искренней радости. Людвиг молчал, потому
что некое неприятное чувство омрачало для него столь желанный миг встречи.
Как это порой бывает во сне, когда, кажется, обнимаешь возлюбленную, а она
тут же внезапно превращается в какое-то незнакомое существо, и радость
теряется в глумливой игре масок...
Кроткий сын Муз, творец стольких романтических песен, облаченных в
звуки самим же Людвигом, - он стоял теперь перед ним с высоким султаном на
шлеме, с огромной погромыхивающей саблей на боку, и даже голос его нельзя
было узнать - он звучал резко, надтреснуто! Мрачный взгляд Людвига упал на
раненую руку, потом скользнул выше, к ордену на груди. Тут Фердинанд обнял
его правой рукой и сильно, крепко прижал к груди. Он сказал:
- Я знаю, что ты теперь думаешь, что чувствуешь! Отечество призвало
меня, и я не мог не быть послушным его зову! И эта рука, которая привыкла
лишь водить легким пером, взялась за меч - взялась с радостью, с восторгом,
с тем энтузиазмом, какой святое дело воспламеняет в душе каждого, кого еще
не обратило в раба малодушие! И я уже пролил свою кровь - и только случай,
пожелавший, чтобы я исполнил свой долг на глазах моего государя, даровал мне
орден. Но поверь, Людвиг! Струны, столь часто звучавшие в моей груди,
струны, звуки которых столь часто обращались к тебе, они целы - ныне, как и
прежде: после жестоких, кровопролитных битв, в одиночестве, стоя на карауле,
пока кавалеристы отдыхали вокруг костра на биваке, я, охваченный
вдохновением, сочинил не одну песнь, что возвышала и укрепляла меня в моем
великом призвании, в борьбе за свободу и честь!
Людвиг, слыша эти слова, чувствовал, что сердце его оттаивает, и когда
он вместе с Фердинандом перешел в отдельную комнату, когда Фердинанд снял с
себя шлем и отцепил саблю, ему почудилось, будто друг только подразнил его,
представ перед ним в столь необычном одеянии. После небольшой закуски, какую
принесли им, под звон бокалов оба друга ощутили прилив сил, бодрости,
прежние прекрасные времена окружили их своими красками, своими бликами, и
вновь, во всем великолепии первозданной юности, вернулись к ним приятные
картины, какие чарами волшебства вызывали к жизни соединенные их
устремления, их искусство. Фердинанд подробно расспрашивал обо всем, что
сочинил за это время Людвиг, и был до крайности удивлен, когда Людвиг
признался, что до сих пор не собрался написать и представить на театре
оперу, - он так и не нашел такого поэтического произведения, сюжет и все
развитие которого вдохновили бы его на создание оперы.
- Не понимаю, - сказал Фердинанд. - Ведь тебе при твоей живой фантазии,
при твоем владении языком, конечно же, не составило бы труда давным-давно
сочинить для себя оперу!
Людвиг. Признаюсь тебе, моей фантазии наверняка достанет живости, чтобы
придумать хороший сюжет для оперы. Особенно ночью легкая головная боль,
бывает, приводит меня в такое состояние, когда видишь сны и сам не знаешь,
то ли спишь, то ли бодрствуешь; тогда на ум приходят очень хорошие, подлинно
романтические оперы. Но мало и этого: их тут же исполняют перед тобой, да
еще с твоей же музыкой. Но мне кажется, что у меня совсем отсутствует иной
дар - способность запоминать и записывать увиденное, и, право же, трудно
ждать от нас, композиторов, чтобы мы выучивали чисто механические приемы,
необходимые для успеха в любом виде искусства и требующие постоянного
усердия и непрерывного упражнения, и все лишь ради того, чтобы самому
кропать стихи. Но даже если бы я и приобрел это умение правильно и со вкусом