"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Автомат (новелла)" - читать интересную книгу автора

маленького человечка нечто уморительное. Я часами играл им, и карлик
превращался в моих руках в волшебную мандрагору. Впоследствии даже и самые
совершенные куклы казались мне безжизненными и неповоротливыми в сравнении с
моим великолепным щелкунчиком. Мне много понасказали о разных чудесных
автоматах, которые хранятся в Данциге, в тамошнем арсенале. Под впечатлением
этих рассказов я и отправился в арсенал, когда несколько лет тому назад
очутился в Данциге. Я вошел в зал, и тут солдат в старинном немецком мундире
решительно зашагал в мою сторону, а затем выпалил из ружья, так что эхо
выстрела гулко разнеслось под высокими сводами здания. Немало было шутейных
неожиданностей в том же духе, отчасти я их позабыл, но наконец меня привели
в зал, где на троне, в окружении придворного штата, восседал сам бог войны,
ужасный Маворс. Бог сей восседал на троне в весьма гротескном одеянии, а
трон был украшен всевозможным оружием, воины и телохранители обступали его
со всех сторон. Когда мы приблизились к трону, заиграли барабаны, трубачи
пронзительно задудели в свои трубы, шум и какофония были таковы, что хоть
закладывай уши. Я заметил, что оркестр его величества был недостоин бога
войны, и все согласились со мною. Наконец перестали колотить в барабаны и
дудеть, а вместо этого телохранители принялись крутить шеями и стучать о
землю алебардами, пока наконец бог войны не вскочил с места (прежде этого он
вдоволь повращал глазами влево и вправо) и не надумал прямиком отправиться к
нам. Но это только так показалось, он постоял-постоял, да и опять сел, опять
немножко постучали и погудели, и наконец все вновь погрузилось в прежнюю
деревянную тишь да гладь. Я рассмотрел все автоматы и, выходя из арсенала,
сказал себе: "А все-таки мой щелкунчик был лучше!" Теперь же, господа,
поглядев на мудрого турка, я и вслух скажу: "А все-таки мой щелкунчик был
лучше!"
Все долго смеялись рассказу, однако сошлись на том, что взгляд Людвига
на эти вещи скорее занятен, чем правдив, - ведь не говоря уж об уме, который
нередко сквозит в ответах автомата, весьма чудесна сама связь турка со
скрытым человеческим существом, которого никак не удается обнаружить, тогда
как это-то существо и говорит, и управляет движениями фигуры; во всяком
случае, все в целом - шедевр механики и акустики.
Этого не мог не признать и Людвиг, и тогда все в один голос стали
славить заезжего мастера. Тут поднялся с места один пожилой уже человек,
который обыкновенно молчал и на сей раз тоже не вмешивался в разговор, - он
и вообще, когда хотел что-нибудь сказать, то, встав со стула, говорил хотя
не долго, но по существу. И вот он, с привычной для него учтивостью, начал
так:
- Не позволите ли, милостивые государи, держать такую речь. Вы по
справедливости восхищаетесь редкостным созданием механического искусства,
которое уже давно возбуждает всеобщий интерес. Но не по справедливости
называете вы художником дюжинную личность, которая показывает его публике за
деньги. Потому что муж сей не имеет ни малейшего касательства к тому, что в
творении механики превосходно, а творение само, напротив, изготовлено одним
весьма опытным в умениях и художествах всяческого рода знатоком, который с
давних пор и постоянно находится в стенах нашего города. Его все мы знаем и
по заслугам почитаем.
Все были поражены, старика закидали вопросами, а он продолжал так:
- Я имею в виду не кого-нибудь, а конечно же профессора X. Турок уже
два дня как был привезен в город, но никто и внимания не обратил на него, а