"Э.Т.А.Гофман. Майорат" - читать интересную книгу автора

объяснить себе, также и с этим я сочетал жуткий призрак, бродивший в
замке... На другой день по прибытии барона, когда все общество собралось к
завтраку, дед мой представил меня баронессе, и, как обыкновенно случается в
том расположении духа, какое было тогда у меня, я вел себя неописуемо нелепо
и в ответ на самые простые вопросы прелестной женщины, как мне понравилось в
замке и прочее, городил несусветнейший вздор, так что старые тетушки,
несправедливо приписав мое замешательство глубочайшему решпекту перед
госпожой, почли за должное благосклонно вступиться и принялись по-французски
выхвалять меня как прелюбезного и преискусного молодого человека, как garcon
tr`es joli[2]. Это меня раздосадовало, и внезапно, совсем овладев
собою, я выпалил остроту на более чистом французском языке, нежели тот, на
каком изъяснялись старухи, так что они только вытаращили глаза и щедро
попотчевали табаком свои длинные носы. По строгому взгляду, который
баронесса перевела с меня на какую-то даму, я (*41)приметил, что мое острое
словцо весьма сбивалось на глупость; это раздосадовало меня еще более, и я
мысленно посылал старух в преисподнюю. Своей иронией дед мой давно уже успел
развенчать времена буколических нежностей и любовных несчастий,
приключающихся от ребяческого самообольщения, но все же я почувствовал, что
баронесса овладела моей душой так сильно, как ни одна женщина до сей поры. Я
видел и слышал только ее, но знал твердо и непреложно, что будет нелепицей и
безумием отважиться на какие-нибудь любовные шашни, хотя вместе с тем и
понимал, что мне невозможно, уподобившись влюбленному мальчику, созерцать и
боготворить издали, ибо от этого мне было бы стыдно перед самим собой.
Однако приблизиться к этой несравненной женщине, не подав ей и малейшего
знака о моем сокровенном чувстве, вкушать сладостный яд ее взоров, ее речей
и потом, вдали от нее, надолго, быть может, навсегда, запечатлеть ее образ в
своем сердце, - я это мог и этого желал. Такая романтическая, даже рыцарская
любовь, как она представилась мне бессонной ночью, столь взволновала меня,
что у меня достало ребячества начать самым патетическим образом
витийствовать перед самим собой и под конец безжалостно вздыхать: "Серафина,
ах Серафина!", - так что дед мой пробудился и вскричал:
- Тезка! Тезка! Сдается мне, что ты фантазируешь вслух! Делай это днем,
если можно, а ночью дай мне спать!
Я был немало озабочен, что старик, уже отлично приметивший мое
взволнованное состояние при появлении баронессы, услышал имя и теперь станет
донимать меня саркастическими насмешками, но поутру, входя в судейскую залу,
он промолвил только:
- Дай бог каждому надлежащий разум и старание соблюсти его. Худо, когда
ни с того ни с сего человек становится трусом. - Потом он сел за большой
стол и сказал: - Пиши четко, любезный тезка, чтобы я мог прочисть без
запинки.
Уважение, даже детская почтительность барона к моему деду приметны были
во всем. За столом старый стряпчий занимал для многих весьма завидное место
подле баронессы, меня же случай бросал то туда, то сюда, но обыкновенно меня
брали в полон несколько офицеров из ближнего гарнизона, чтобы как следует
наговориться обо всех новостях и веселых происшествиях, какие там
(*42)случались, а вдобавок изрядно выпить. Так вышло, что я много дней кряду
сидел на нижнем конце стола совсем далеко от баронессы, пока наконец
нечаянный случай не приблизил меня к ней. Когда перед собравшимися гостями
растворили дверь в столовую, компаньонка баронессы, уже не первой молодости,