"Михаил Глинка. Петровская набережная " - читать интересную книгу автора

казалось, что самим фактом своего присутствия старик парусник что-то пытался
настроить в училищном порядке, но сил у него все меньше, и участие его еле
слышно. А когда неосторожная землечерпалка обломила старику кусок бушприта и
задрала доску обшивки на его ветхой скуле, они почувствовали, что старику
конец.
Вот тогда и пришла неожиданная подмога.
Это случилось солнечной и сухой поздней осенью. Еще недавно набережная
около синего дома с мачтой на крыше была завалена штабелями дров и с
курганов строительного песка ветер нес хрустящую на зубах летнюю поземку, а
сейчас (обнажилось довоенное или как-то незаметно отстроилось вновь, они
даже не успели заметить) набережная вытянулась в граните и вдоль парапета
уже стоят неведомо откуда пересаженные взрослые липы.
Осень.
По реке сквозь растворенные настежь средь бела дня мосты шесть буксиров
тянут против течения громадный серый крейсер.
Вот он, праздник гордости.
Так, наверно, и запомнится на всю жизнь: яркий блеск холодной реки, все
прибывающая к парапетам толпа и могучий серый форштевень, что плывет высоко
над набережной. Буксиры надсаживаются, разворачивая крейсер поперек реки,
слышно, как скрежещут канаты и с веселым топотом носятся по шкафутам
полотняные матросы.
В синем доме прерваны по всем этажам уроки. Да и попробуй не прерви,
когда буксиры подтаскивают бронепалубный подарок чуть не вплотную к окнам.
Трубы крейсера встают выше подоконников четвертого этажа.
Прерваны уроки языков, физики, истории. Но История уже сама стоит у
парапета.
Крейсер сразу установил и пустил в ход, качнув маятник, звуковой отсчет
времени над набережной - и чередующиеся звуки горна, склянок и мегафонных
реплик, переходящих в мегафонный звон, четко разлиновали их суточное время.
То, что было не под силу паруснику, хотя и являлось, наверно, его мечтой, не
составило труда крейсеру.
Крейсер пришел к ним налегке: из него уже вынули котлы, теперь же ему
зацементировали днище, и он снова дал нормальную осадку, коснувшись дна
реки. Борта крейсера еще раз прокрасили снаружи и изнутри. И парусник
окончательно понял, что его сохранять не будут. На нем перестали бить
склянки, никто больше не убирал его палубу, и даже мачты его, чтобы
как-нибудь они не рухнули сами, однажды спилили заодно со старым деревом,
которое уже давно всем мешало. Однако отдавать себя на дрова еще на плаву
старик не хотел.
И он затонул. Он выбрал для этого глухую осеннюю ночь, когда дул не
унимаясь ледяной восточный ветер, поднявший от Литейного моста высокую зыбь.
Оба сторожа парусника рано ушли спать в береговую казарму, забыв завинтить
низко висящий над водой иллюминатор.
Никто не видел, как старик уходил под воду: в ноябрьские ночи мало кто
бродит по набережным Невы, а в этом месте и вообще никого не встретишь,
потому что лежащая до Литейного моста квадратная миля разветвляющейся реки в
этом городе вроде полюса холода. Сюда заглядывает холодное море. Может быть,
так уместен тут океанский форштевень вставшего навсегда крейсера.
Бывший парусник затонул у стенки. Затонув, старик оборвал один из
швартовов, а вторым, туго уходящим в воду, как бы строго указал плывущим