"Теодор Гладков, Лука Кизя. Ковпак ("Жизнь замечательных людей" #524) " - читать интересную книгу автора

Символично звучащую фамилию Распутин знали уже не только в придворных
кругах - по всей России. На фронтах слово "распутинщина" отождествлялось со
словом "измена". В самом деле, что мог сказать Сидор Ковпак и любой из его
товарищей по поводу приказа, запрещающего при отступлении уничтожать
воинскне склады, иначе говоря, оставлять их в целости и сохранности
австрийцам? Только так: "распутинщина", "измена".
И фронт и тыл жили предчувствием близящихся перемен.
Об этом прямо говорили свои же солдаты - большевики. Впервые это
слово - большевик - Сидор услышал именно в конце шестнадцатого года. По его
позднейшему признанию, он тогда же рассудил, что большевики - правильные
хлопцы, которые и сами понимают, что делается вокруг, и другим солдатам
помогают во всем разобраться. А понять в первую очередь следовало главное:
эта война народу чужая, нужная только царю, фабрикантам, купцам да
помещикам. Они-то ее и развязали, чтобы на солдатской крови и костях
обогатиться, урвать кусок пожирнее у других - таких же, как они сами,
богачей Германии и Австро-Венгрии. По доброй воле они войну не окончат,
потому что ни исте-кающего кровью народа, ни России им нисколько не жаль.
Какой же выход? Только один, убеждали большевики: кончать войну самим! Да не
ее одну, а все породившие ее царские порядки. А потому - долой самодержавие,
мир народам!
Внимательно слушал эти речи ефрейтор Ковпак, размышлял, взвешивал по
мудрому крестьянскому правилу в уме каждое слово. Выходило - кругом правы
большевики, идти за ними надо. И не ждать, начинать здесь, на фронте. А
начинать нужно с братания! С такими же, как они сами, измученными войной
австрийскими крестьянами и рабочими.
На участке роты Ковпака между австрийскими и русскими траншеями
протекал ручей, единственный источник воды. К нему и ходили с флягами да
котелками. Само собой получилось, что никто ни в кого здесь уже не стрелял.
Всяк брал воды, сколько нужно, и уходил невредимым... А там и сошлись,
случилось, двое или трое с разных сторон. Как водится, первая встреча была
неловкой, настороженной, выжидающей. Да и языка друг друга не знали. Но
потом общий язык, понятный каждому, нашелся - язык мира.
Не по душе командованию пришлось стихийное солдатское перемирие. На все
готово было преданное самодержавию офицерство, даже на кровопролитие, только
бы взнуздать снова с каждым днем и часом выходящую из повиновения солдатскую
массу. Хорошо понимали господа: если не покончить с братанием, покончено
будет с ними самими. Но сделать уже ничего не могли.
Целую армию под пулеметы не поставишь, а братающихся стрелять снова
друг в друга и подавно не заставить. Оставалось только одно: отвести с
передовой ненадежные части в тыл, а там уже навести порядок и расправиться с
самыми отъявленными "смутьянами".
Всю 47-ю пехотную дивизию пришлось снять с позиций и отправить подальше
от фронта - к станции Окница в Бессарабии. Здесь командование чувствовало
себя увереннее и попыталось было взяться за солдат по-старому. Но было уже
поздно. Наступил девятьсот семнадцатый год. Февральская штормовая волна
смела за борт корабля Российского государства насквозь прогнившее
самодержавие.
Царизм низложен. У власти Временное правительство, вначале во главе с
князем Львовым, а затем - "тоже социалистом" бывшим адвокатом Керенским.
Ненавистного императора не стало, но вздохнувший было полной грудью народ не