"Виталий Гладкий. Архивных сведений не имеется" - читать интересную книгу автора

нож-засаложник, самодельная деревянная рукоять которого выглядывала из
голенища.
Трудно было узнать в нем бравого вестового поручика Деревянова казака
Христоню, но тем не менее именно он вышагивал вдоль берега реки Колымы,
пробираясь к обжитым местам.
В Нижнеколымск казак добрался к вечеру. Он долго стоял возле
приземистого амбара на окраине города, видимо, не решаясь ступить на шаткий
и скрипучий дощатый тротуар, который вел к центральной части.
Немногочисленные прохожие с удивлением посматривали в его сторону - уж
слишком необычен был вид этого путника даже для невозмутимых, немало
перевидавших на своем веку северян, охотников и золотоискателей,
первопроходцев и таежных скитальцев.
Тем временем прозрачные сумерки опустились на город; в окнах домов
зажглись керосиновые лампы - у тех хозяев, кто побогаче; плошки, свечи - эти
все больше в жалких развалюхах окраины. По узким, путанным переулкам
потянуло дымком из печных труб - аппетитно запахло вареной снедью -
наступило время ужина.
Сглотнув голодную слюну, Христоня наконец решился двинуться дальше.
Отмахиваясь от многочисленных и не в меру любопытных северных дворняг,
которые на этих задворках России мало походили на тощих и юрких шавок центра
страны - это были здоровенные лохматые псы, в жилах которых текла кровь и
чистопородных сибирских лаек, и свирепой волчьей вольницы, и невесть какими
путями попавших в эти места кавказских волкодавов и восточно-европейских
овчарок, казак вскоре остановился возле открытой настежь двери кабака,
старого, уродливого барака, утонувшего в земле почти по крохотные оконца с
битыми-перебитыми стеклами, проклеенными полосками ржаво-рыжей бумаги.
Эту дряхлую развалину, подпертую с углов бревнами, венчала внушительных
размеров, немного выцветшая от времени дореволюционная вывеска, видимо,
творение местного художника, который не пожалел на нее красок и своей буйной
фантазии: на пронзительно-желтом фоне парил царский орел с жирным индюшиным
туловищем, неодобрительно кося одним глазом на частокол взлохмаченных
лиственниц, переплетенных синей лентой реки в нижней части вывески и на
крупные черные буквы, составляющие слово "КАБАКЪ", которые лихо галопировали
по вершинам ядовито-зеленых сопок; на месте второго глаза двуглавого
державного орла сияло пулевое отверстие.
Христоня осторожно, будто крадучись, шагнул на ступеньки кабака и зашел
внутрь.
Длинный и неожиданно просторный зал кабака полнился народом. Пять,
может, шесть керосиновых фонарей, привешенных к почерневшим от копоти балкам
перекрытия, сеяли тусклую желтизну на грязный истоптанный пол, на шаткие
колченогие столы, уставленные нехитрой снедью, вокруг которых сгрудились
завсегдатаи. Табачный дым, густой, сизый, вышибающий слезу даже у привычных
к этому зелью заядлых курильщиков, висел под низким, некогда крашенным
зеленой краской потолком, словно грозовая туча, готовая пролиться сильным
дождем. Дым обволакивал плотной туманной пеленой фонари, свет которых, и так
не отличающихся особой яркостью, с трудом пробивался к стенам барака и в
углы, где поэтому царил полумрак и были свободные столы - все почему-то
тянулись поближе к стойке, где посветлей и где восседал на высоком круглом
табурете сам хозяин заведения, вовсе не похожий с виду на кабатчика: худой,
костистый, с постной миной на лице и черными гнилыми зубами мужичок, который