"Виталий Гладкий. Архивных сведений не имеется" - читать интересную книгу автора

наблюдение?.. Ума не хватило...
- Кто мог предполагать?!
- Я, ты, мы! А он нас обставил, как мальчишек. Стыдно... И больно -
хороший человек погиб из-за нашей нерасторопности... Да-а... Неважно...
Ладно, пойду в ЭКО, что у них там с моим планом и святым изречением
получается.
- Погоди. Вчера Карамбу взяли с поличным. Сейчас приведут на допрос.
Поприсутствуй. Тип, я тебе доложу, редкий. Впрочем, сам увидишь, что за
фрукт.


17

В конце августа 1924 года по тропинке вдоль левого берега Колымы,
верстах в пяти от города Нижнеколымска, шел человек. Широкая и полноводная в
этих местах река неторопливо несет свои воды через таежную глухомань и
бескрайние болота к уже близкому Восточно-Сибирскому морю. Противоположный
берег теряется за небольшими островками, густо поросшими кустарником и
лиственницами; кое-где на голубой глади проглядывают узкие серые отмели, на
которых в беспорядке громоздятся очищенные от коры и отполированные до
белизны весенними паводками стволы деревьев, вырванные с корнями грозной
стихией.
Богатая, щедрая осень пришла на необъятные просторы: покрыла позолотой
таежные разливы, густо рассыпала по болотам и распадкам смородину, голубику,
бруснику; на полянах грибные шляпки местами сливаются в сплошной ковер.
Привольно жирует лесное зверье и птица в эти последние погожие дни перед
первыми снегопадами, которые нередко начинаются в середине сентября, а
иногда и раньше.
Но буйство осенних красок в природе, ее величавый торжественный пир,
который она задавала перед долгим зимним сном, вряд ли волновали человека, с
трудом пробирающегося через завалы на тропинке, проложенной невесть кем и с
какой целью в этих глухих и необжитых местах, по тропинке, которая то и дело
терялась среди марей и топей, а иногда уводила путника далеко вглубь тайги,
удлиняя и без того неблизкий путь. Его унылое, изрытое оспой лицо хранило
отпечаток отчаянной борьбы за жизнь - прокопченное дымом костров,
изможденное, оцарапанное, в шрамах старых и недавних, еще не подживших как
следует.
Одежда одинокого путника представляла невообразимую смесь: изодранные
казацкие шаровары, чиненные не раз и не два, полуистлевшая рубаха,
подпоясанная узким ремнем, поверх которой была наброшена куртка из облезлой
оленьей шкуры мехом наружу, уродливые опорки на ногах, которые некогда
назывались сапогами, а теперь от них остались только рыжие голенища без
подошв, вместо которых были приспособлены полоски оленьего камуса, туго
схваченные выше щиколоток сыромятными ремешками.
Человек был простоволос, давно не чесан и лохмат; верхнюю губу
закрывали неухоженные усы медно-ржавого цвета, на овальном подбородке росла
клочками жидкая рыжая бороденка. Его блекло-голубые глаза смотрели
настороженно, в них таилась смертельная усталость и печаль. За плечами
путника болтался тощий вещмешок, в руках он держал длинную окоренную и
обожженную на костре для крепости дубинку. Из оружия у него был только