"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

сделал - сроду не поверю. Васенька дорогой, Настенька! Ведь это он только
так, для виду. И не ждите. А ежели позовет, так от нечистого: сам же потом
из твоего заработка высчитает. Сейчас он только и ждет, что я его с Офимьей
приглашу. За кусок сахару он у тебя голову отгрызет. Берегись, Васенька, как
бы он тебя не обидел. А приветил он тебя за простоту: от свежего человека,
от деревенского, легче легкого клок оторвать. Работника-то своего он долго
мытарил, да тот начал с ним - зуб за зуб. Ты сейчас ему в самый раз и
попался.
Отец недоверчиво усмехнулся.
- Ну, что зря толкуешь, Марья Васильевна. Меня никаким побытом не
проведешь: я всякие виды видывал. Это он для негожих людей прижимистый, а
я - работник по чести.
Манюшка огорченно качала головой и охала.
- Ох, Васенька, Васенька! Вот он тебя почистит... Кто-кто, а я-то уж
его лучше всех знаю. Нет у него ни милости, ни благости.
Мать со страхом смотрела на отца и на Манюшку и тревожно лепетала:
- Не ошибись, Фомич, не заставь маяться. Тетя Маша от сердца словцо
молвит. Как бы слезы лить не пришлось.
Отец самолюбиво надвинул на лоб картуз и вышел из комнатки.
Манюшка села рядом с матерью, прижалась к ней плечом и показалась мне
совсем малюткой - не больше Дунярки. Она стала расспрашивать мать о
сродниках в деревне: о нашей семье, о шабрах, о том, чьи девки замуж вышли,
чьи бабы родили, кто - дома, кто уехал на сторону. А когда мать с грустью и
вздохами рассказывала о смерти Агафьи Калягановой, о неизлечимой болезни
Олены Юленковой, Манюшка заплакала, затосковала, но я чувствовал, что она
плачет с удовольствием и поражается новостями неискренно - не потому, что
она больно переживает эти события, а потому, что любит по-деревенски
поскорбеть и украсить себя слезами. Матери хотелось повопить, но она не
решалась: ежели Манюшка не завопила, значит в Астрахани это не принято.
Когда же мать рассказала о смерти бабушки Натальи и сама заплакала, Манюшка
стала причитать.
- Господи, господи! Пресвятая владычица! Бессчастная какая
Натальюшка-то! Всю-то жизнь маялась, радости не знала и сиротой с душенькой
рассталась. Уж такая она была ласковая да сердцем к людям приветливая -
такой и на свете не сыщешь. А вот мучилась, и проводить было некому... Чай,
сердце у тебя, Настенька, на клочки изорвалось... Ларивон, братец-то, один у
вас с Машаркой утешитель: у него ведь тоже сердце-то бабье.
Но когда мать осудительно заметила, что он когда-то продал ее, как
овцу, а сейчас пропил и Машу Максиму Сусину за Фильку, Манюшка с изумленным
негодованием закачалась, схватившись пальцами за край скамьи:
- Ах, злодей, ах, душегуб! Всегда-то он был зверь лесной: не щадил ни
отца, ни матери... А по шабрам стон стоял от него, от разбойника окаянного.
Машарка-то, чай, ума лишилась... Ну-ка, в какую семью попала! Максим-то свою
бабу до смерти затерзал, и ее загубит...
Оказалось, что у Манюшки все - сродники в деревне, и о каждой избе она
знала всю подноготную.
Дунярка проворно выхватила из-за печки маленький красный самовар и
засеменила к двери. В сумеречных сенях нас проводила глазами зловещая
старуха и глухим басом пробормотала:
- Мало одной крысы, явился еще галашонок. Кто у меня рыбу песком