"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

кипели водовороты и уплывали назад, вздымаясь и ныряя в глубоких волнах. И
вправо и влево эти волны широко и густо расходились во все стороны, блистали
небом и темной глубиной. Высокие глинистые и известковые обрывы правого
берега отражались в сияющей глади реки оранжевыми струями, а ближе и дальше
рвались в плывущих к берегу волнах на пылающие клочья и вихри. Над пенистыми
волнами летали розовыми вихрями чайки, падали на волны и, едва касаясь
кипящей воды, трепетали крыльями, торопливо взлетали вверх с жалобными
криками. Пораженный, я не отрывал глаз от этой невиданной красоты и забыл
обо всем. Время от времени пароход раздольно вскрикивал встречному пароходу:
э-эй!.. Этот задорный крик разносился всюду по широкому простору реки, и
чудилось, что и высокие обрывы, и зеленые ущелья, и эти густые, масленистые
волны далеко за кормой поют протяжную и разливную песню.
И песню эту, могучую и вольную, вдруг подхватила звонкая саратовская
гармония, такая же разливная и молодая. Переборы играли причудливыми
переливами, рассыпались серебром и колокольчиками. Потом гармония вздыхала
густым напевом, в котором слышны были и слезы тоски, и крики надежды, и бунт
беспокойных желаний. Гармонист сидел на тугих рогожных тюках и со строгим
раздумьем смотрел вдаль, на реку, а около него теснились парни, одетые
по-городскому - в стареньких пиджаках и штиблетах, в дырявых шляпах, бритые
и с пухом на щеках. Перед ними на полу стояла бутылка водки и валялись
объедки воблы. Один из этих парней схватился за голову, закачался, вскрикнул
в отчаянии и запел с рыданьем в голосе:

Сердце ноет... эх, счастья нету...
Ох, я поеду д'кругом свету...

Гармонист как будто не слышал тоскливой жалобы товарища: он застыл в
суровой думе и изливал ее в звенящих звуках и вздохах басов. А товарищ его
горестно покачивался и после перебора опять вскрикнул и застонал в отчаянии:

Ах, догорай, моя лучина!
Улечу я д'на чужбину...

Все эти сбитые в кучи люди в кафтанах, в лаптях, в смятых картузах,
босые и в лохмотьях, мужики и бабы, словно завороженные, смотрели на
гармониста и его товарища и улыбались смущенно и растерянно. Только крупный
старик в суконной поддевке, с красным, потным лицом и окладистой бородой в
рыжих и седых клочьях, старательно ел красные ломти арбуза и пронзительно
тоненьким голоском вскрикивал:
- Он, господь-то, отец наш небесный, грозен и справедлив в гневе своем.
Вот они, бездольные да неурядистые люди-то! Х-ха, глядите-ка! Винцо,
гармошка, беструдье... Бродят шелопутами по свету, беспокоят хороших
людей... Эх, без-за-конники!
Парень, который пел со слезами тоски в голосе, выпрямился и впился в
старика злыми глазами.
- Ну, ты... живодер! Сколько в Саратове краденого набрал? А сейчас в
Царицыне упакуешь да в Астрахани на татарском базаре спустишь? Жри свой
арбуз и молчи, а то за бортом поплывешь...
Старик смущенно и плутовато усмехнулся и сокрушенно покачал головой.
- Рече безумний: несть бог. Зане рекомо бысть: не послушествуй на друга