"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

вместе с нянькой Ассунтой, одетой во все белое, воспитывала двух своих
детей; нянька во всем подражала Мэри, и обе они, следя за детскими играми,
то и дело зачарованно шептали:
- Тсс! Тсс!
У Терни тоже вошло в привычку шикать на детей, а вообще он был очень
восторженный: восхищался нашей служанкой Наталиной, хотя она вовсе не
отличалась красотой, старыми платьями, которые видел на моей сестре и
матери; про каждую встречную женщину он говорил:
- Какое интересное лицо, прямо как на той известной картине.
С этими словами он погружался в созерцание, вынимал изо рта леденец и
обтирал его белоснежным батистовым платочком. Терни был биологом, и мой отец
очень ценил его научные труды, однако частенько называл "недоумком" за его
позерство.
- Этот недоумок Терни все время позирует, - говорил отец после встречи
с ним. - Ну к чему эта поза? - добавлял он, немного помолчав.
Терни, приходя в гости, обычно останавливался с нами в саду потолковать
о литературе; он был человек очень образованный, читал все современные
романы и первым принес к нам в дом "В поисках утраченного времени". Теперь,
оглядываясь назад, я понимаю, что он изо всех сил старался походить на Свана
со своим леденцом и привычкой находить в каждом встречном сходство со
знаменитыми картинами. Отец громко звал его в кабинет, чтобы поговорить о
клетках и тканях.
- Терни! - кричал он. - Идите сюда! Не валяйте дурака!
Когда Терни утыкал нос в пыльные, потертые шторы нашей столовой и
зачарованным шепотком спрашивал, не новые ли они, отец обрывал его:
- Может, хватит шута из себя корчить?
Больше всего на свете отец уважал социализм, Англию, романы Золя, Фонд
Рокфеллера, горы и проводников в Валь-д'Аоста. А мать - социализм, стихи
Поля Верлена, оперную музыку, в особенности "Лоэнгрина", арии из которого
она часто пела нам вечером, после ужина.
Мать родилась в Милане, но предки ее тоже были из Триеста; после
замужества она набралась у отца триестинских выражений, но, когда
рассказывала нам о своем детстве, невольно переходила на миланский диалект.
Часто она вспоминала, как в юности шла по Милану и увидела какого-то
чопорного господина, застывшего перед витриной парикмахерской и не
сводившего глаз с манекена.
- Хороша, хороша, - приговаривал он. - Только шеей слишком длинна.
Многие из ее воспоминаний сводились вот к таким некогда услышанным и не
имеющим большого смысла фразам. Однажды она гуляла вместе со своим классом и
учительницей. Вдруг одна из девочек отделилась от группы и принялась
обнимать проходившую мимо собаку.
- Это она, она, сестричка моей собачки! - говорила она, обнимая ее.
Мама училась в пансионе. Рассказывала, что там было ужасно весело.
Она выступала, пела и танцевала на утренниках, играла обезьянку в
каком-то спектакле и пела в оперетке под названием "Башмачок, увязший в
снегу".
А еще она сочинила оперу - и музыку, и либретто. Начиналась она так:

Студент дон Карлос де Тадрида
Недавно прибыл из Мадрида!