"Лев Владимирович Гинзбург. Бездна " - читать интересную книгу автора

одной официанткой. Кристмана я в тот вечер не видела, только уже в
Камышанской мы с ним встретились вновь..."
Она и не могла видеть в тот вечер Кристмана, я это знал из документов.
Точно установлено, чем он занимался ночью перед отступлением зондеркоманды
из Краснодара.
В ту ночь Кристман обходил здание зондеркоманды, спустился в подвал, в
тюремные камеры. Эсэсовцы разносили канистры с бензином. Через двадцать
минут вспыхнул огонь, заключенные бились головой о железные решетки.
В материалах Нюрнбергского процесса по этому поводу сказано: "...Быстро
распространившееся пламя и взрывы предварительно заложенных мин [41] сделали
невозможным спасение заживо горящих заключенных. Из пламени удалось
выскочить только одному, фамилия которого осталась невыясненной, так как он
вскоре скончался в результате перенесенных пыток и полученных при пожаре
ожогов..."
Об этом "одном", которому удалось "выскочить", я узнал теперь кое-какие
подробности: он был красноармеец, узбек; во время пожара пытался выбраться
из подвала через окно, немецкий часовой ударил его прикладом винтовки, выбил
зубы. Но после того, как гестаповцы покинули помещение, красноармеец,
окровавленный и обгоревший, выполз на улицу, где его подобрала жительница
Краснодара Рожкова и затащила в свой дом. Через несколько часов он умер...
Существует и другой вариант, рассказанный Марией Ивановной Глуховой.
Мария Ивановна на следующее утро после пожара шла по улице
Орджоникидзе, к жене своего брата Елене Выскребцовой, и, проходя мимо здания
зондеркоманды, обратила внимание на то, что все окна подвала заложены
камнями, а одно, угловое окно почему-то сломано: ни стекол, ни решеток,
осталась только ниша, да и она повреждена.
"Вскоре я заметила,- сообщает Мария Ивановна,- как в этом окне что-то
копошится, затем показались руки человека и исчезли. Я поняла, что кто-то
пытается выбраться из подвала, но не может, и я поэтому решила ему помочь.
Подойдя к поврежденному окну, я увидела незнакомого мужчину: он
хватался руками за подоконник и стремился вылезти в окно, однако у него не
было сил сделать это. Руки у него были сильно обожжены, поэтому тянуть его
за руки я не могла. Сняв с головы [42] платок, я продела его мужчине под
мышки и начала его тащить. С моей помощью он наконец выбрался. Был он не
русский, но какой национальности, сказать не могу, среднего роста, лет
30-35, одет в краснофлотскую шинель, на ногах был только один ботинок, на
руке висел котелок. Лицо у него сильно почернело, язык был прокушен.
Из подвала пахло чем-то горелым, доносился смрад.
В это время ко мне подбежал незнакомый мальчик, и мы вдвоем отвели
мужчину в полуразрушенное здание школы, находившееся поблизости. В школе мы
нашли неповрежденную комнату, где и положили мужчину.
Мальчик принес в котелке воды, и мы напоили раненого.
Я стала расспрашивать, что же с ним произошло, однако он говорить не
мог, знаками объяснял, что его чем-то облили и подожгли. Потом он умолк...
Полагая, что в подвале могли остаться и другие люди, я вернулась к
зданию гестапо и стала разбирать камни, которыми были заложены окна подвала.
Они не были зацементированы, а просто сложены один на другой и легко
вынимались.
За камнями в окнах оказались железные решетки, а стекла были выбиты.
Вскоре ко мне присоединилось несколько мужчин и женщин, которые,