"Лев Владимирович Гинзбург. Бездна " - читать интересную книгу автора

безопасности. Старший референт.
17. 6. 38-1. 12. 39 г. - Гестапо г. Мюнхена. Следователь.
1. 12. 39-1942 г. - Гестапо г. Зальцбурга. Начальник гестапо.
Старший правительственный советник.
1942-1943 г. - Действующая армия. Начальник зондеркоманды СС 10-а.
1943-1944 г. - Гестапо г. Клагенфурта. Начальник гестапо.
1944-1945 г. - Гестапо г. Кобленца. Начальник гестапо. [30]


В 1963 году я был в Западной Германии дважды - летом и осенью; конечно,
не Кристмана ехал искать и не за военными преступниками отправился в
путешествие. Я собирал там стихи - в Гамбурге, в Штутгарте, в Мюнхене.
Привез в Москву целый букет - рифмованные, ухоженные и без ритма, без рифм,
где строки торчат как репьи, как сухие стебли. Пишут сейчас преимущественно
о серьезных вещах, вроде жизни и смерти, и о том, как все надоело - и
политика, и война, и мир, и нужда, и благополучие.
Никто из этих поэтов не знает, чего он хочет, - "ах, сытые, сытые
свиньи, игроки в гольф", - но и "политруки" им тоже не нравятся, и есть у
них одна только утеха - вот так возлежать длинными ногами в потолок и
ухмыляться в ожидании чего-то. А что значит это "что-то", они сами не знают:
атомная война, или всемирный потоп, или революция, или, может быть,
контрреволюция. Все им противно, они то и дело издеваются, прямо-таки
ненавистью исходят к своим уютным, обставленным квартирам, и к своим
автомобилям, и к "частной собственности", но спросите, хотят ли они
социализма, они скорчат такую гримасу, что вам уже не захочется их ни о чем
спрашивать.
А впрочем, какое мне до них дело в этой книге, где я нахожусь на
глубине в двадцать лет, где женщина из Таганрога прячется с тремя своими
детьми в кукурузном поле, а в полицейском участке стоят в очереди на
регистрацию жители Новороссийска, и во дворе зондеркоманды в Краснодаре идет
разгрузка тюремного автобуса с арестованными. И резко пахнет кровью, потом и
дезинфекцией...
Мои молодые поэты знают обо всем этом [31] понаслышке или из книг, и
они не хотят войны потому, что это - неуютно, и надо рано вставать, и как
это так- кто-то будет ими командовать, и зачем все это нужно? Все это
устарело. Теперь даже если война, военная служба, то пусть при помощи
кнопок, чтобы, лежа на диване, вот так нажимать на белый пластмассовый
клавиш - и все решится само по себе...
Но я должен собрать их стихи, и я слушаю, как они бубнят мне свои
стихотворные откровения (стихи теперь принято читать без пафоса -
бормотать), и я делаю вид, что понимаю внутренний, скрытый за словами смысл,
хотя не понимаю ровным счетом ничего: слышу отдельные слова, а взятые вместе
они для меня ничего не значат... И я досадую на свою отсталость, на
беспомощную приверженность логике, "здравому смыслу", а может быть, дело не
в отсталости, а в том, что я слишком переполнен Краснодаром, Ейском,
фантастической близостью к Кристману, который живет где-то здесь, рядом с
этими стихами, в то время как Скрипкина конвойный старшина-сверхсрочник
ежедневно доставляет из тюрьмы в кабинет к следователю...
И я, пронзенный странной взаимосвязью явлений, сейчас вот,
приготовившись было рассказывать о Кристмане, откладываю в сторону свои