"Нодар Джин. Учитель (Евангелие от Иосифа)" - читать интересную книгу автора

дереву. По моему сердцу. И слова получались не мои, а другие. Глаголы.
Отец, однако, пинал меня сапогом:
- Зачем, выблядок, такой слово в рот берешь?!
На пинки я не обижался: он имел на то право, а правом надо
пользоваться. Я обижался на непонимание.
Позже, в семинарии, стал воображать себя богом. Пока не вычислил, что
он-то и начинил человека дерьмом, ибо сотворил его по своему подобию. И меня
снова принялись бить. Но теперь уже я обижался на себя. Тоже за непонимание.
Поэтому мне расхотелось быть и богом. А это обидно: останься я богом, -
жил бы в полном неведении. Не знал бы даже того, что человек начинен
дерьмом. Собственной вони никто не чует.
Раз уж я все знаю, заключил я, значит, я не бог. Или его - каким он
раньше был - уже нету.
Но возвращаться в человека я никогда не думал. Если подражать людям,
надо не только умирать, а и слова говорить скучные, не глаголы.
Глагол, то есть правда, тоже вучит скучно. Лейб говорил блестяще. Но
это легко, если не хочешь быть еще и правым. А быть правым - это разделять с
народом его мысли. Иначе он за тобой не пойдет.
Легко и народ понимать. Трудно соглашаться с ним. Кто не соглашается,
становится мыслителем. Это почетно, но кроме мыслей ничем не владеешь. А кто
соглашается, может стать вождем. То есть - оказаться правым.
Блестящие слова становятся глаголами - когда они еще и правые. Как у
Учителя. И когда не надо обращаться к народу. Если же хочешь, чтобы он шел
за тобой, слова получаются такого же цвета, как он сам. Бесцветные.
Для своих семидесяти лет я произнес их не много. Чаще всего доверялся
красноречию пауз. Молчал. Как сейчас.
С молчанием беда лишь в том, что оно утомляет. И не только ум. Вот
просидел сиднем я на сцене весь вечер - и нога тоже молчала. Потому, что был
шум. А сейчас - снова ноет. Потому, что тихо. Даже пурга за окном молчит. Ни
свиста, ни завывания.
На моем веку тихая пурга случилась дважды. Во второй раз - в ссылке. В
Заполярье. А там жить нельзя. Там слишком тихо. Я и сбежал. Сперва потерял
дорогу, а потом силы. И свалился в снег, чтобы умереть. На радость волку. Но
он незлой был. Тоже заблудившийся. И присел молча рядом. Очень было тихо.
Но еще тише было в детстве: то ли мне исполнилось пять, и пуржило
четыре дня, то ли исполнилось четыре, а пуржило пять дней. И все бесшумно.
Тишина - враг. Я не верю, что в молчании столько же смысла, сколько в
вечности. Молчание, увы, тоже состоит из слов. А еще тишина - это как
незрячий глаз человека, которого никто не видит. Но все боятся...

2. Право на доброту дает власть...

Придя к этому выводу, я открутил в кабине стеклянную раму и обратился к
шоферу:
- Митрохин! Почему молчишь?
- Я не Митрохин, товарищ Сталин, - ответили мне, - я, извините, Крылов.
Правильно, это был не Митрохин. Затылки у людей выглядят не просто
глупо, а хуже. Одинаково. Почему, наверное, их и расстреливают в затылок.
Затылков не стесняются.
- А почему ты не Митрохин? - удивился я, ибо моя память была в другом