"Нодар Джин. Повесть об исходе и суете" - читать интересную книгу автора

концу жизни, так и для них, - накануне их отбытия.
Возвратившись домой, он, однако, объявил в синагоге, что предает
анафеме каждого бейт-хаимца, кто уходит в Иерусалим.
- Это царствие Сатаны! - кричал он. - И все вы побежите обратно с
воплями: "О, если я не забуду тебя, Иерусалим, то пусть отсохнет десница
моя!" Все вы возопите, как иерихонская труба, а я останусь тут с хевсурами.
Они, быть может, тоже евреи, но никуда, мудрецы, не торопятся!
Одни смеялись, другие печалились. Все, между тем, вскоре уехали,
передав Грыжу простодушным хевсурам. Те тотчас же стали уговаривать старика
отказаться от своего сурового и одинокого Бога во имя их веселого хоровода
божков, разъясняя ему, что его сородичи никогда не вернутся. Ибо если им -
так же, как ему - не понравится Иерусалим, они подадутся в другие места.
Мир, увы, велик.
Грыжа не сдавался. Раз в месяц, на новолуние, он поднимался по лестнице
в пустую деревню, где шевелился теперь один только ветер, зажигал свечи в
продрогшей без людей синагоге и не переставал верить в возвращение
бейт-хаимцев.
- Пусть себе скитаются и пусть ищут чего бы ни искали! - объявил он и
мне, сбившись на речитатив, которым на Кавказе выделяют важные слова. - Чем
больше посуетятся, тем скорее вернутся, потому что - сколько? - много раз
сказано: "Все, что движется, возвращается к началу". И тебе говорю: Правда
не в суете, а в покое. Сиди и не рыпайся. Святое место само приходит к
мудрецу, а безумец рыщет по миру и не находит его нигде. Потому что оно само
его ищет...
Я думал тогда иначе. Подобно односельчанам полоумного Грыжи, я считал,
что мудрость заключается в приобщении к безумствам мира. В том, чтобы
сниматься с насиженных мест и блуждать в поисках большей мудрости.
Но уже тогда, когда я кружился над Нью-Йорком среди знакомых столбиков,
грибов и баб из облачных паров, меня вдруг кольнула тревожная и старая
догадка, что чаще всего истина глаголет устами безумцев. И что помутившийся
рассудок обладает собственной мудростью. Хотя одна лишь глупость кладет
начало совершенно новому.
Предчувствие, что жизнь моя не столько начинается заново, сколько, увы,
лишь продолжается, - это предчувствие меня испугало, и, как предрек Грыжа, я
захотел податься обратно. Домой.

3. За угол - в США

Начальные же мгновения в Америке намекнули мне, что новое состоит из
узнаваемого.
В аэропорту мне сообщили, будто я стал тем, кем родился, - беженцем.
Это сообщение было сделано мелким дискантом, принадлежавшим грузному и
краснощекому мужчине, еле умещавшемуся в стеклянной будке паспортного
контроля.
- Беженец? - переспросил я с наслаждением, но поскольку в английском
языке главное - интонация, а я тогда знал только слова, вопрос мой прозвучал
как протест: "Беженец?!"
- Да, это такой статус, - пояснила будка, рассматривая мои бумажки. -
Не пугайся: беженцы имеют тут все свободы. Им даже платят за то, что
прибежали!