"Нодар Джин. Повесть о глупости и суете" - читать интересную книгу автора

ночи. Завершил их самой зажигательной сказкой из "Тысячи и одной ночи".
Все потом вышло как в пьяном бреду, тем паче, что, кроме чая, жена моя,
то есть не Люба Краснер, не временная и подставная, а настоящая, - вечная
жена из временно покинутого дома, - вернула через мою дочь по моей новой
семье, через Ирину, бутылку французского коньяка. Ей хотелось подчеркнуть,
что в беде наиболее полноценные эмигранты призваны помогать друг другу без
оглядки на дешевые дары.
Поскольку индусы пили один только чай, всю бутылку - пока разыгрывали
перед гостями роли супругов - выдули мы с Любой, и в алкогольном чаду
перевоплощения ночь у нас, как мы оба и предчувствовали, вышла не просто
супружеской, а именно новобрачной. Расписанной арабской вязью и индийскими
красками.
Люба удрала на работу раньше, чем я проснулся.
Перед рассветом мне приснился горящий жираф, который вел себя более
экстравагантно, чем на картине Дали. Он, во-первых, лежал голышом, без
покрывала, в двуспальной кровати среди продрогшего Квинса и - хотя пылал тем
же ослепительно-оранжевым огнем геенны - притворялся, будто не в силах
пробудиться. Во-вторых же, горящий жираф не позволил себе стонать от боли
или морщиться от запаха своего паленого мяса. Сознавая вдобавок, что
возгорелся он от похмельного скопления гудящих спиртных паров и шипящего
стыда за свершенный грех...
Пробудившись, но все еще не решаясь разомкнуть веки, я стал отбирать в
голове лучшие оправдания своей выходке. После долгих колебаний остановился
на очевидном: я - это не я, а Гена Краснер. Женатый на Любе. А потому
оказавшийся в ее кровати. На своей собственной, Гениной, территории.
Непогрешимость этого довода придала мне силы подняться и направиться в
ванную.
До горячего душа, однако, дело не дошло. Стоило мне невзначай вспомнить
ночные сцены, особенно последнюю, как плоть моя вспыхнула вихрастым пламенем
стыда. Никто и никогда в моем благонравном племени не решался вести себя так
похабно, как вел себя я с собственной же женой! С родительницей моего же
потомства!
Задыхаясь в огне, я жадно отвернул синий кран - и в тот же миг из моей
груди вырвался не мой, удивительно пронзительный, крик: вся моя пылавшая
плоть зашипела вдруг под ледяной струей и скрючилась от несносной боли.
На крик ворвалась Ирина, отдернула и без того прозрачную ширму,
оглядела меня с головы до пят, улыбнулась и спросила распевным тоном:
- А вы тут давно-о?
- Это... Принимаю душ, - пролепетал я и прикрыл себе пах, вздернув к
животу сразу оба колена и плюхнувшись задом в пустую ванну.
- Ду-уш? - протянула Ирина, продолжая улыбаться. - Без воды-и-и? - и
подумав, добавила: - Без воды-и-и не бывает ду-уша!
Я тоже вспомнил, что без воды не может быть душа. Вода из крана не
бежала - и я был сух...
- Я уйду-у, а вы-и поднимитесь и приди-ите в себя-а-а! - предложила
Ирина.
Пришел я в себя не скоро. Не раньше, чем вернулся к дожидавшейся меня
рукописи об истории благомудрия. Предстояло отредактировать главу о
"замечательном назарянине". Перечитал ее и вычеркнул не мои слова: "Если
Иисус Христос жаждет погибнуть за наши грехи, стоит ли расстраивать его их