"Нодар Джин. История моего самоубийства" - читать интересную книгу автора

кривые шашки и блестящие сапоги, в которые были заправлены синие лампасы с
широкими красными лентами и в которых отражались наши петхаинские звезды. В
воздухе крепчал пряный запах, завезенный из дальних и удивительных мест.
В глазах отца стоял ужас. В нависших над улицей балконах, в распахнутых
настежь окнах чернели недвижные фигуры остолбеневших от страха соседей. И
один только я в этом слаженном цокоте копыт и в изредка раздававшемся
лошадином ржании слышал обещание совсем уже близкого спасения. С рассветом,
вошедший в город гарнизон чеченских кавалеристов приступил к делу: в каждый
еврейский дом была доставлена бумага с указанием точного срока эвакуации. На
сборы отпускалась неделя, редко - две. Ошалевших от горя евреев и турков
отвозили ночью на станцию, где их поджидали товарные поезда, уходившие в
Казахстан.

5. Умение запоминать что еще не случилось


Наш дом стоял в середине Петхаина, где встарь жили только евреи. Хотя
позже в этом районе поселились грузины, армяне, татары, русские, курды,
персы, турки, греки и даже поляки с немцами; хотя рядом с центральной
синагогой стояли кафедральный собор православных христиан и шиитская мечеть,
Петхаин по-прежнему считался грузинским Иерусалимом, насчитывавшим с
полдюжины сефардских и ашкеназийских синагог, сотни еврейских торговых и
ремесленных лавок и даже этнографический музей грузинских иудеев. Петахин
был хотя и уставшим, но все-таки сердцем города, его самым беспокойным
нервом. С прибытием устрашающе неотразимых чеченских всадников, которым
незадолго до того Сталин доверил переселение татар в тот же Казахстан, -
хотя раньше туда же выселил из Чечни самих чеченцев, - Петхаин сник и
онемел. Днем было тихо, как ночью. Жизнь продолжалась, но теперь -
беззвучная: люди переговаривались шепотом и ходили, казалось, в войлочной
обуви. По негласному сговору петхаинцы старались не замечать друг друга, и
каждый, кому ночью попадался на глаза уходящий на вокзал грузовик с
дорожными узлами и выселенцами, отворачивался в сторону. Все происходило в
тишине, навевавшей ощущение, будто Всевышний, хотя и осмелился сотворить
этот мир, - из страха перед усатыми чеченцами отключил в нем звуки.
Отца с работы уволили. Обмотав себя шерстяным покрывалом, он с утра
усаживался у замороженного окна и до наступления сумерек записывал что-то в
тетрадь, которую на ночь прятал. Бабушка Эстер, не умевшая роптать,
перешивала простыни в вещевые тюки, а мать топила на дорогу сливочное масло
и чинила теплую одежду. Время от времени они вполголоса размышляли о
причинах нашего везения, заключавшегося в том, что, в отличие от большинства
петхаинцев, нам предоставили на сборы пять недель. Бабушка объясняла это
всеобщим почтением к деду, а мать - заслугами отца перед властью.
Хорошо было только мне. Стесняясь выказывать ликование по поводу
приближавшегося праздника изгнания, я слонялся по тесным улицам Петхаина и
грезил одною и тою же сценой, пробуждавшей в душе смутный восторг, который
зиждится на радости узнавания неизведанных чувств. Верхом на большом
скакуне, с папахой на голове и в синих брюках с алыми лампасами, я несусь
галопом мимо петхаинских балконов, прогнувшихся под тяжестью зобастых и
вечно беременных домохозяек, ожесточенных благопристойностью собственного
существования и страдавших при виде стройных заезжих проституток, излучавших