"Нодар Джин. История моего самоубийства" - читать интересную книгу автора

что у Розиных случилась беда: пропала младшая дочь Алла, а Аркадий тронулся
и лежит в больнице. Вернувшись в Тбилиси через три месяца, я узнал, что
Аркадия еще не привозили домой и что ему не решаются сообщить о смерти жены.
От Аллы не было ни единого слуха; одни поговаривали, что ее убили, другие -
что покончила с собой, утопилась в реке, как топились из-за любви в старых
романах. Шептали даже, что Розины сами погнали ее из дому, но молчат.
Год спустя, незадолго до отъезда в Америку, я ужинал в грязном
ресторане при московской гостинице "Южная", куда меня зазвал коллега с
категорическим именем Карл Ворошилов. Это имя он компенсировал физической
неприметностью, так же, как неприязнью ко мне возмещал неуспех у женщин. Всю
жизнь Ворошилов преподавал марксизм черным студентам располагавшегося рядом
университета Лумумбы, и самой дерзкой мечтой считал должность в Институте
философии, где - после моего заявления об уходе - ему, наконец, предложили
мое место. Я ждал, что Ворошилов будет расспрашивать меня об Институте, но
после первого же стакана он объявил другое: с ним, дескать, случилась беда,
и, надеясь на мою помощь, он хочет переселиться в Грузию. А как же с
философией, удивился я. Плевать, махнул он рукой и объяснил, что легче всего
эмигрировать с юга. Потом сознался, что Карлом зовут его потому, что Маркс
был еврей.
Беда, тем не менее, оказалась в другом: Карл влюбился в студентку из
Заира, и в этот раз любовь оказалась - впервые - не только взаимной, но
настолько глубокой, что он не в силах переносить разлуку, бросает
престарелых родителей и двигает через Израиль в Африку. После минутного
замешательства я собрался рассказать ему об Алле Розиной, а потом - прежде,
чем вернуться к его просьбе о Грузии - задать какой-нибудь вопрос о любви.
Не сделал этого из предчувствия, что к ответу не готов: чтобы быть понятным,
ответ должен быть разумным, а разум не имеет ничего общего с историями,
которые происходят в мире.
-- Хочешь спросить? -- спросил Ворошилов.
-- Да. За что пьем?
-- Давай за дружбу?
-- Между нами? -- поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, опрокинул
стакан в рот, но ответа не услышал, потому что поперхнулся. Отведя дух, я
смущенно огляделся вокруг, но споткнулся взглядом на соседнем из столиков,
утыканных чернокожей клиентурой из Лумумбы. За ним, наискосок от меня,
покачивался юный негр, гибкий и тонкий, как тропическая лиана, но - в очках,
которые он теребил на переносице, потому что нервничал в присутствии
златокудрой спутницы, - тоже гибкой и тонкой, как юная береза. Она сидела в
профиль, разговаривала громко и меня не видела, но если бы и видела, могла
не узнать, ибо во время нашей встречи в мастерской резника ее занимал не я,
а черный петух на груди.
-- Тебе нехорошо? -- спросил меня Ворошилов.
-- За что, говорю, пьем? -- не повернулся я к нему.
-- Я ответил. А куда ты смотришь?
-- На этого негра. Еле дышит: блузка тесная.
-- У него блузки нет, блузка у нее.
-- Эту блузку я и имею в виду.
-- Я не понял, -- сказал Ворошилов, но через мгновение рассмеялся. --
От нее, кстати, мало кому дышится спокойно.
-- А ты ее знаешь? -- спросил я.