"Бретон Ги. Женщины времен июльской монархии ("История любви во Франции" #8) " - читать интересную книгу автора

выразить протест. Узнав об этом, Софи воодушевилась:
- Прекрасный момент, Адольф, чтобы начать действовать. Беги в свою
газету и возглавь борьбу, говори, кричи, делай что угодно, лишь бы все
вокруг видели только тебя... И тогда дело будет выиграно.
Тьер примчался в "Насьональ" на улице Св. Марка, врезался в толпу
собратьев по перу, уже собравшихся в редакции и бурно обсуждавших указы, и
стал, переходя от группы к группе, вмешиваться в яростные споры, кричать
громче всех остальных, жестикулировать, потом вскочил на стол, произнес
речь, так что, в конце концов, именно ему поручили составить текст
коллективного протеста.
Ему принесли большой лист бумаги. Нервной рукой он набросал все то, что
говорил своей любовнице во время их постоянной болтовни о политике на фоне
любви, и первым поставил свою подпись.
"Тогда-то он и вошел в историю, - утверждает Морис Реклю, - из которой
вышел через сорок семь лет в широко распахнутую дверь..."
27 июля, как всегда побуждаемый г-жой Дон, Тьер собрал в гостиных
редакции "Насьональ" огромную толпу избирателей и потащил их к Казимиру
Перье, "чтобы попытаться спровоцировать парламентскую реакцию". Оставив
толпу, он вернулся в редакцию, написал в резких тонах воззвание к армии и
отправился домой спать, а тем временем в Пале-Рояле и на площади Виктуар
прозвучали первые выстрелы.
На рассвете 28 июля все главные улицы столицы были перегорожены
баррикадами, над которыми реяли трехцветные флаги. В это прекрасное летнее
утро Париж готовился встретить солдат гвардии. Не успели они появиться, как
на них обрушился град всевозможных предметов. На головы гвардейцев сыпались
булыжники с мостовой, кирпичи, предметы мебели, бутылки. В ответ на это
раздались ружейные залпы. Через полчаса яростные сражения уже кипели на
улице Сент-Антуан, на площади Бастилии, на площади Мадлен, перед городской
ратушей и вокруг ворот Сен-Дени. "Ружейные выстрелы, крики раненых, вопли
женщин, дробь барабанов, возгласы толпы, - пишет Мишле, - сливались в
возвышенную музыку гимна, сымпровизированного народом на слова, которые
никому не надо было подсказывать, потому что их знали все: "Да здравствует
хартия! Долой указы! Долой Бурбонов!"..."
Адольф прислушивался к этим грозным призывам из-за закрытых ставень,
потирал руки и отсиживался, запершись в собственном кабинете. Он просидел
там весь день, пока парижане и солдаты убивали друг друга.
Зазвучавшая к вечеру пушечная канонада неожиданно вызвала дрожь у
маленького Тьера. На его лице за толстыми стеклами очков застыл ужас,
голова, кажется, еще больше утонула в огромном галстуке. Он вслушивался в
эхо революции, которую всеми силами помогал развязать, и это эхо вызывало у
него страх.
В 10 часов Руайе-Колар предупредил его, что столица становится опасным
местом. Перепуганный неистовый трибун быстренько собрал вещички, надвинул на
глаза шляпу, схватил первый попавшийся фиакр и приказал ехать как можно
быстрее к Понтуазу.
В Бесанкуре он сделал остановку, чтобы хоть немного поспать на
постоялом дворе.
Не успел он улечься в постель, как на лестнице раздался сильный грохот.
Натянув простыню до подбородка, бедный Адольф трясся от страха. Вдруг за
дверью послышался знакомый голос: