"Александр Гейман. Митюкова и Сидоров" - читать интересную книгу автора

получалось. Вот ведь какая незадача - через двор от Митюковой Сидоров жил, а
выбраться ей к нему было немногим легче, чем к тому заграничному поклоннику.
- Но, Митюкова, - взвыл Сидоров, - я же ведь могу сам к тебе выбраться!
Второй подъезд, квартира семнадцать! Давай, я хоть утром сегодня, хоть
вечером!
- Ой, Васечка, нет, нет! - перепугалась Митюкова. - Понимаешь, я не так
свободна, как ты. У нас дома...
Дома у Митюковой была сложная многолюдная обстановка - такса Сима,
ризеншнауцер Римма, а еще маленькая чела, дочь большой, а еще проживала
домработница, а главное - сама чела Митюкова. Дама это была, как вы
понимаете, самых суровых взыскательных понятий в части знакомств и незваных
гостей без хорошей родословной. В общем, влюбленное уединение в доме
Митюковой исключалось, а на улицу Муру не пускали. Тут затоскуешь о милом
друге. Но Митюкова твердо обещала улучить подходящий случай и сама навестить
Сидорова.
- Васечка, ты подождешь до следущих выходных? - нежно и виновато
спрашивала Митюкова.
- Ну, всю жизнь ждал, так уж до следующих выходных-то подожду, - басом,
для солидности, отвечал Сидоров.
А тем временем Митюкова и Сидоров могли наслаждаться общением друг с
другом, чем они и заполняли досуг.
- Я, Василий, очень не люблю, когда врут и обманывают, - делилась
Митюкова. - Вот наша Сима. Представь, угощаюсь я сладкой творожной массой в
маленькой баночке. А эта Сима прибежала и наврала, что меня срочно зовут к
телефону. Когда я вернулась, Сима уже долизывала мою баночку. Совершенно
собачье воспитание и негигиенично.
- Митюкова, как я тебя понимаю! - сочувствовал Сидоров. - Я тоже во
всем держусь правил чести. К примеру, ест мой чел булку с молоком. Конечно,
я мог бы сделать вид, что мне это ни капельки не интересно. Но к чему это
лицемерие, если на самом деле я жду положенной мне доли. Зачем же,
спрашивается, обманывать? Поэтому я всегда прямо выражаю свое мнение, сажусь
напротив чела и смотрю на него честными глазами.
Митюкова почему-то смеялась. А вот стишок про шустрого котишку она
раскритиковала.
- Во-первых, Сидоров, - бойко наставляла Митюкова в высокой науке
стихосложения, - почему котишкО? Ты что - средний род?
- Нет, нет! - пугался Сидоров. - Я мужской! мужской род, Митюкова!
- Значит, и в стихотворении должен быть мужской. Мало нам всяких...
мр-р... Арнольдов... И что это значит - ухо лапой чешет? Все кошки так
делают. Никакой тут заслуги нет, и вообще, Сидоров, это не передает твою
индивидуальность.
- Ну, Митюкова. Это ж стихи. Поэзия, - защищался Сидоров, а приводил он
слова чела, которыми тот отражал нападки на свои творения. - Она ж пишется
по особым законам.
Митюкова фыркала.
- Ой уж, по особым. Ты лучше скажи - почему вы, коты, все время
деретесь? Тоже по законам поэзии?
Говоря откровенно, Сидоров и сам не всегда понимал, из-за чего
приключаются иные стычки. Эту же тему он как-то обсуждал с Фельдманом и
доверительно ему признавался: