"Игорь Гетманский. Звёздный наследник " - читать интересную книгу автора

интерьером обычного звездолета, имел площадь, раза в полтора меньшую, чем
предписывалось Сводом технических параметров космических летательных
аппаратов. За серебристыми переборками, следовательно, скрывалось н е ч т
о. Та самая "штука", о которой говорил отец. И еще. Ни одна клавиша ни на
одном пульте не имела опознавательного знака или надписи. А это при
отсутствии документации делало даже поверхностное ознакомление с
управлением звездолетом невозможным.
Я теперь уже с опаской пересек зал и подошел к раздвижным дверям
технического отсека. При моем приближении они открылись. Я настороженно
остановился на пороге, и не зря. Дальше хода не было. Герметичные массивные
кубы, заключающие в себе рабочую часть двигателя, были смонтированы прямо у
дверей, а не в глубине отсека, как полагалось. Стальной мрачной стеной они
закрывали собой обширное пространство кормы звездолета.
Я немного постоял и подумал. И решил, что в кормовой зоне стоит
основная часть "штуки", а пространство за переборками зала занимают ее
периферийные устройства.
После этого я включил бортовой компьютер. Два монитора перед креслами
пилотов засветились большими объемными экранами.
- Назовись! - приказал я компьютеру.
- Голос не идентифицирован, - равнодушно ответил он мне довольно
приятным голосом. - Дальнейшие попытки контакта приведут к перезагрузке
системы с необратимым стиранием хранящейся в памяти информации.
Я заткнулся. Выводить из строя бортовой компьютер мне не хотелось.
В тот день на более тщательные исследования меня не хватило. После
того. как я понял, что звездолет представляет из себя всего лишь наглухо
заколоченный неподъемный стальной сундук неизвестного предназначения,
усталость и печаль вдруг охватили меня. Я выключил компьютер, вылез из
звездолета и побрел к эскалатору, идущему вверх, на папину поляну.
Я шел по захламленному, полуразрушенному подземному городу, по его
серым коридорам-"улицам", я обходил кучи металлического лома, спотыкался о
клубки кабелей и трубопроводов, щурился на редкие, измазанные какой-то
дрянью лампы и ни в чем, нигде не находил ни нотки, ни звучка жизни. Смерть
отца, как я не отстранялся от нее, все-таки подавила меня.
Смерть отца. И заснеженная поляна посреди заледеневшего от
безысходности мира. И город - подземный разваленный памятник запустению и
безнадежности...
А потом был длинный тоскливый вечер, и ветер выл за мутными стеклами
ангара, и луна носилась за облаками по всему небосводу, как ведьма, и
корявые руки стонущих от бури, заледеневших от бури, умерших от бури тысячу
лет назад, мертвых, как смерть, и все-таки стонущих деревьев - стучали в
стены и в дверь. И я сидел и стонал им в лад и вспоминал отца, и думал об
этой нелепой трагикомедии под названием "человеческая жизнь", и жалость к
отцу сжимала мне сердце, и точила, свербила в мозгу одна жестокая,
безнадежная, больная мысль - о том, что уже ничего, ничего невозможно
исправить....
А потом пришел Дэнни-дурак, и я тогда обрадовался ему, и встал, и
открыл папины запасы спиртного. А когда через два часа Дэнни-дурак в нашем
тандеме стал человеком номер один, он поднял меня и вывел под дождь и снег,
и злобный ветер, и мы спустились в подземный город, чтобы снова забраться в
папенькин звездолет...