"Герман Гессе. Краткое жизнеописание" - читать интересную книгу автора

городе, смыслил кое-что в птичниках и лесах, в виноградниках и мастерских
ремесленников, я распознавал деревья, птиц и бабочек, умел распевать песни и
свистать сквозь зубы, знал и другие вещи, не вовсе бесполезные для жизни. К
этому добавились школьные предметы, которые давались мне легко и славно меня
развлекали, я получал особенно удовольствие от латыни и начал сочинять
латинские стихи почти так же рано, как немецкие. Что до искусства лжи и
дипломатии, то ему я обязан второму школьному году, когда господин учитель и
помощник учителя обогатили меня соответствующими навыками, между тем как до
того я, по моей ребяческой открытости и доверительности, навлекал на себя
одну неприятность за другой. Оба вышеназванных наставника сумели
исчерпывающе разъяснить мне, что честность и правдолюбие суть свойства,
отнюдь не желательные в школьнике. Они приписали мне один случившийся в
классе пустячный проступок, в котором я был решительно неповинен; поскольку
же им не удалось побудить меня сознаться в несодеянном, из сущей безделицы
проистекло форменное судебное расследование, и оба совместными усилиями
после долгого мучительства извлекли из меня если не желаемое признание, то
последние остатки веры в порядочность учительской касты. Позднее мне
встречались, благодарение богу, и настоящие учителя, достойные самого
глубокого почтения, но непоправимое уже свершилось, и мое отношение не
только к школьным педагогам, но и ко всякому авторитету было извращено и
отравлено. В общем же, я, был на протяжении первых семи или восьми школьных
годов хорошим учеником, по крайней мере место мое было всегда среди первых в
классе. Лишь при начале тех испытаний, которых не минует ни один человек,
обреченный стать личностью, я вступил в конфликт со школой, становившийся
все тяжелее и тяжелее. Понять смысл этих испытаний мне удалось лишь два
десятилетия спустя, тогда же они были голой данностью и отовсюду обступали
меня против моей воли, как тяжкое несчастье.
Дело обстояло так: с тринадцати лет мне было ясно одно - я стану либо
поэтом, либо вообще никем. Но к этой определенности постепенно прибавилось
другое открытие, и оно было мучительно. Можно было стать учителем, постором,
врачом, ремесленником, торговцем, почтовым служащим, даже музыкантом, даже
архитектором или живописцем - ко всем на свете профессиям вела какая-то
дорога, проходившая через подготовку, через школу, через обучение
начинающих. Только для поэта не существовало ничего подобного! Что
разрешалось и даже считалось за честь, так это быть поэтом, то есть получить
в качестве поэта успех и признание-по большей части, увы, лишь после смерти.
Но вот стать поэтом было немыслимо, а желать им стать было смешно и
постыдно, как я очень скоро имел случай убедиться. В один миг вывел я тот
урок, который только и можно было вывести из ситуации: поэт есть нечто, чем
дозволено быть, но не дозволено становиться. И еще: наклонность к поэзии и
личный к ней талант делают тебя в глазах учителей подозрительным и навлекают
то неудовольствие, то насмешки, а то и смертельное оскорбление. С поэтом
дело обстояло в точности так, как с героем и со всеми могучими или
прекрасными, великодушными или небудничными людьми и порывами: в прошедшем
они были чудны, любой учебник в изобилии воздавал им хвалу, но в настоящем,
в действительной жизни их ненавидели, и позволительно было заподозрить, что
учителя затем и были поставлены, чтобы не дать вырасти ни одному яркому;
свободному человеку, не дать состояться ни одному великому, разительному
деянию.
И вот я увидел между мною самим и моей далекой целью одни пропасти, все