"Герман Гессе. Детство волшебника" - читать интересную книгу автора

родителями, и появился человечек, он шел по левой стороне улицы, я следовал
за ним, и сколько бы ни приказывал мне отец перейти к нему на другую
сторону, человечек не переходил, он упорно продолжал идти слева, и мне
приходилось каждый раз бежать обратно к нему. Отцу в конце концов это
наскучило, и он разрешил мне идти, где вздумается. Он был оскорблен, и лишь
позднее, дома, задал мне вопрос, почему же все-таки я был до такой степени
непослушным и что заставило меня идти по другой стороне улицы. В таких
случаях я оказывался в затруднении, хуже того, в безвыходном положении
потому, что сказать кому бы то ни было хоть слово о человечке, было самой
невозможной вещью на свете. Не было ничего более запретного, более
страшного, более греховного, чем выдать человечка, назвать его, рассказать о
нем. Я не смел даже думать о нем, даже звать его или желать, чтобы он
пришел. Если он являлся, это было хорошо, и надо было идти за ним. Если он
не являлся, все было так, словно он никогда не существовал. Имени у него не
было. Но совершенно немыслимо было бы не пойти за ним, раз уж он появился.
Куда бы он ни пошел, я шел за ним, в воду - так в воду, в огонь - так в
огонь. Это было не так, чтобы он нечто приказывал или советовал сделать.
Нет, он просто делал, и я повторял за ним. Не делать того, что делал он,
было столь же невозможно, как невозможно было бы для моей тени не повторять
моих движений. Возможно, я был только тенью или зеркалом человечка, или он -
моим; возможно, то, что, как мне представлялось, я делал за ним, я на самом
деле делал раньше него, или одновременно с ним. Беда в том, что он не всегда
присутствовал, и когда его не было, моим действиям недоставало
определенности; тогда все могло бы повернуться, как-то иначе, тогда для
каждого шага возникала возможность сделать и не сделать, помешкать,
задуматься. Но все правильные, радостные и счастливые шаги моей тогдашней
жизни были сделаны разом, не задумываясь. Царство свободы - это, возможно,
также и царство заблуждения.
Какой очаровательной была моя дружба с веселой соседской женой, которая
вытащила меня тогда из фонтана! Она была живой, молодой, прелестной и
глупой, это была очень приятная, почти гениальная глупость. Она слушала мои
рассказы про разбойников и про волшебство, верила мне то чересчур, то
недостаточно, и почитала меня по меньшей мере за одного из Трех Волхвов,
против чего я не возражал. Она восхищалась мной до крайности. Когда я
рассказывал ей что-нибудь потешное, она принималась громко и горячо
смеяться, задолго до того, как ей удавалось понять соль рассказа. Я
выговаривал ей за это, спрашивая: "Послушай, госпожа Анна, ну как ты можешь
смеяться над шуткой, когда еще не поняла ее? Это очень глупо, и это для меня
обидно. Либо ты понимаешь мои остроты и смеешься, либо ты их не схватываешь,
тогда нечего смеяться и делать вид, будто ты поняла". Она продолжала
смеяться. "Нет, - кричала она, - ты просто самый смышленый парень, которого
я когда-нибудь видела, ты прелесть. Быть тебе профессором, или министром,
или доктором. А смеяться, - уж тут, знаешь ли, нет ничего худого. Смеюсь я
просто потому, что мне с тобой весело и что ты самый забавный человек на
свете. А теперь растолкуй мне, что там было смешного!" Я обстоятельно
растолковывал, ей всегда нужно было еще кое-что переспросить, в конце концов
она на самом деле понимала, и хотя уже раньше, казалось бы, посмеялась как
следует, от всего сердца, теперь начинала смеяться по-настоящему, хохотала
как сумасшедшая, так заразительно, что это передавалось и мне. Как часто мы
вместе смеялись, как она меня избаловала, до чего она мной восхищалась! Есть