"Герман Гессе. Паломничество в страну Востока" - читать интересную книгу автора

канцелярии листы бумаги, которые показались мне знакомыми, и
когда я к ним притронулся, я опознал в них мою работу, мое
трепетно лелеемое дитя, мою неоконченную рукопись. На голубой
папке стояло: "История паломничества в страну Востока? Вы
жалуетесь на помеху Г. Г.". Я бросился к рукописи, я
проглядывал ее экономные, убористо исписанные бисерным
почерком, испещренные исправлениями страницы, меня снедало
нетерпение, переполняло усердие, горло перехватывало от
чувства, что теперь, когда я располагаю высочайшим дозволением,
более того - содействием, мне наконец-то дано будет справиться
с делом всей моей жизни. Стоило только вспомнить, что никакой
обет не сковывает более моего языка, стоило вспомнить, что в
мое распоряжение предоставлена вся неисчерпаемая сокровищница
архива, и мое дело представлялось мне более важным и более
почетным, чем когда-либо ранее.
Нем дальше, однако, перечитывал я страницы моей рукописи,
тем меньше нравился мне этот труд, даже в часы чернейшего
отчаяния он не представлялся мне таким ненужным и нелепым. Все
было так бессвязно, так бессмысленно, самые очевидные смысловые
связи спутаны, самое необходимое позабыто, передний план отдан
каким-то случайным, маловажным подробностям! Нет, все надо было
начинать сначала. Проглядывая манускрипт, я принужден был
вычеркивать фразу за фразой, и по мере вычеркивания написанное
крошилось, отчетливые заостренные формы букв играючи
распадались на составные части, на штрихи и точки, на кружочки,
цветочки, звездочки, целые страницы покрывались, словно обои,
красивым и бессмысленным сплетением орнаментов. Вскоре весь мой
текст без остатка исчез, но зато тем больше стало неисписанной
бумаги для предстоящей работы. Я взял себя в руки. Я уразумел:
конечно, до сих пор полное и ясное изложение событий было для
меня невозможно, поскольку все вращалось вокруг тайн,
обнародование которых возбранялось мне обетом. Ну да, я пытался
найти выход в том, чтобы отвлечься от внеличного взгляда на
историю и без оглядок на высшие смысловые связи, мотивы и цели
попросту ограничить себя тем, что было пережито мною лично.
Теперь ясно, к чему это вело. В противность этому отныне долг
молчания не связывал меня, я был уполномочен свыше, и в придачу
необозримый архив открывал мне свои недра.
Сомнений не оставалось: даже если бы моя доселе
проделанная работа не растеклась в орнаменты, мне все равно
пришлось бы сызнова начинать, сызнова обосновывать, сызнова
строить целое. Я решил начать с краткой истории Братства, его
основания и его устава. Нескончаемые, исполинские, на километры
растянувшиеся собрания карточек, которые располагались на всех
этих столах, терявшихся где-то в туманной дали, должны были
обеспечить ответ на любой вопрос.
Для начала я счел за лучшее подвергнуть каталог нескольким
экспериментальным пробам, ведь мне еще предстояло выучиться
обращению с этим неимоверным аппаратом. Естественно, первое,
поиски чего я предпринял, была хартия Братства.