"А.И.Герцен. Елена " - читать интересную книгу автора

какую-то ровную, одинакую форму, гамлетовский смех надо всем - какую-то
свирепость; слова его были ужасны: какие-то стансы из адской поэмы,
писанной желчью на коже, содранной с живого человека. Служить он не хотел,
и нельзя было; императрица жалела о нем и удваивала свое внимание,
воображая, что прошедшая немилость привела его в это положение. И это
внимание усиливало еще более его мучения. Когда человек сознает себя
преступным, справедливо наказанным, и притом человек этот горд и
самолюбив, ничего не может быть ужаснее этого сострадания и этой
уверенности других, что он не виноват.
Княгиня увезла его в Москву... Он стал несколько спокойнее, но не
поправлялся; седые волосы показались на этой голове, через которую не
прошло еще и тридцати зим. Прелестная рука его сделалась угловата, щеки
ввалились, одни глаза блистали каким-то диким огнем. Он почти совсем не
спал. Всю ночь дом был освещен, и он ходил из комнаты в комнату. Но жена
его не тяготилась своею судьбою, - нет, она любила его, как в день
свадьбы, еще более; его несчастия расширили, удвоили любовь.
Она не отходила от него ни на минуту, где могла, вливала слово
утешения, чаще всего молилась и несла свой крест со смирением христианина.
Она думала, что ее страдания выкупят его преступление.
Однажды князь, просидев несколько часов неподвижно на самых тех
креслах, на которых сидел, когда был у него Иван Сергеевич, не обращая ни
малейшего внимания на княгиню, которая со слезами на ресницах не спускала
с него взора, закрыл глаза, и голова его склонилась на грудь. Княгиня
встала, подошла к нему, чтоб удостовериться, спит ли он, поцеловала его,
поцеловала его руку и на цыпочках вышла вон. Князь не слыхал.
Одиноко, пустынно Новодевичьему монастырю. С одной стороны поле с
бледно-зеленой, едва растущей травой от нечистого дыханья города; с другой
- болото Лужники. Там часы бьют каждую минуту, устроенные несчастной
царице для того, чтобы погребальный звук их напоминал ей беспрерывно
утрату счастия и приближение смерти. Там чистые девы, испуганные миром,
прячутся от него за богоматерь и молятся. Там девы падшие повергаются с
раскаянием, со слезою перед богоматерью и молятся. Там старухи приносят
богоматери свое изнуренное тело, последнюю мысль и последнее чувство на
земле и молятся. Там множество надгробных памятников придавливает к земле
телесную часть человека и молится о душевной, там колокольня посылает
молитву на небо, там все молится.
К этому монастырю подъехала пышная карета, запряженная шестью вороными
лошадьми с атласной шерстью. Два лакея, в полугусарском, полушутовском
наряде и какой-то мамонтовской величины, соскочили с запяток и отворили
дверцы кареты. Сперва вышла дама очень молодая, очень стройная, очень
бледная, вся в белом; за нею - Иван Сергеевич в глазетовом камзоле, что
надевал в Успенье. Дама, едва опираясь на его руку, взошла в ограду
монастыря и сказала ему: "Ведите". Иван Сергеевич провел ее к какой-то
могиле и снял шляпу. Дама отколола букет цветов от своей груди и бросила
их на холодную землю.
- Спи мирно, - сказала она, - цветок, бурею сорванный и молнией
сожженный. Твоя душа много страдала, покойся же теперь. О, я любила тебя,
любила за твою пламенную любовь к нему; наши души сочувствовали, они были
одинаковы, родные. Я желала видеть тебя, я хотела быть твоим другом, но
приняла ли бы ты мою дружбу и смела ли бы я, счастливая, протянуть руку