"Игорь Гергенредер. Антинормандская Великорось" - читать интересную книгу автора

ослабевало. Сколько раз мне доводилось слышать и читать, что прошение
звучало не так, как я передаю его. Что Синеуса и Трувора не существовало.
Что Рюрик являлся не норманном, а варягом и причём таким, какие на самом
деле не варяги, а русы.
Когда "нормандской теории" доставалось по первое число, нельзя было не
заметить, хотя бы в семидесятые годы, до чего же соответствует времени
прилетевшее из глуби веков: земля наша велика и обильна, а порядка в ней
нет, придите к нам и правьте нами. В той сволочной жизни не могло не быть
тех, в чьём сердце не шевельнулся бы позыв прошептать это. Уж больно
отвратительно правили те, кто занял место норманнов.
Нормандская теория, таким образом, звала размышлять: кто правит? Сопоставим
этот вопрос с другим - верна она или нет - и перенесём оба вопроса во время,
когда теория была выдвинута приглашенными в XVIII веке в Россию немецкими
учёными Г.Байером, Г.Миллером и А.Шлёцером и "опровергнута" Ломоносовым.
Российской империей правили... нет, не Романовы, а фон Гольштейн-Готторпы.
Романовы вымерли. Пётр Великий оставил единственного наследника
мужского пола - внука по имени Пётр. Он умер в 1730 году и с ним оборвалась
мужская линия Романовых. Были у Петра Великого и две дочери: Анна и
Елизавета. Анна вышла замуж за герцога Карла Фридриха фон
Гольштейн-Готторпа, в старом добром германском городе Киле родила Карла
Петера Ульриха и через три месяца умерла от родильной горячки. Вдовец не
оказался долгожителем: покинул бренный мир, когда Карлу Петеру Ульриху
исполнилось одиннадцать лет. И вот он, государь Гольштейна, в 1762 году был
объявлен русским царём Петром Фёдоровичем Романовым. Жена Карла Петера
Ульриха, немецкая принцесса, стала Екатериной II.
Русская родовая знать приняла немецкую династию фон
Гольштейн-Готторпов, тем самым подтвердив, что так же было и с норманнами.
Пусть лучше правит чужеземец, нежели свой, который не в силах доказать, что
его род знатнее твоего. По душе пришлась династия и дворянству, которое было
освобождено от государственной службы и могло наслаждаться жизнью благодаря
труду крепостных. У Пушкина в "Капитанской дочке" помещик Гринев праздно
живёт в своём имении, в то время как его друг-немец, дослужившись до
генеральского чина, не покидает армию, несмотря на старость.
Немцы стали необходимы на местах, освобождаемых Обломовыми, которые
полёживали на своих диванах, и Герцен, обуянный русским патриотизмом,
несмотря на то, что у него самого мать была немкой, писал в статье "Русские
немцы и немецкие русские":
"Не знаю, каковы были шведские немцы, приходившие за тысячу лет тому
назад в Новгород. Но новые немцы, особенно идущие царить и владеть нами из
остзейских провинций, после того как Шереметев "изрядно повоевал Лифлянды",
похожи друг на друга, как родные братья".
Раздражение Герцена, по мере того как он углубляется в задевающую
русское самолюбие тему, усиливается:
"Собственно немецкая часть правительствующей у нас Германии имеет
чрезвычайное единство во всех семнадцати или восьмнадцати степенях немецкой
табели о рангах. Скромно начинаясь подмастерьями, мастерами, гезелями,
аптекарями, немцами при детях, она быстро всползает по отлогой для ней
лестнице - до немцев при России, до ручных Нессельродов, цепных
Клейнмихелей, до одноипостасных Бенкендорфов и двуипостасных Адлербергов
(filiusque - и сына - лат.). Выше этих гор и орлов ничего нет, то есть