"Игорь Гергенредер. Солженицын и Шестков" - читать интересную книгу автора

игриво бегавшая, изображая собаку, от ныне покойного любовника, выводит
бесподобное по тону: "Его смерть была спокойно воспринята в коллективе". Тут
же она деловито переходит к главному: на гражданской панихиде выступил
"отъявленный диссидент Бабицкий".
Устами этого персонажа Игорь Шестков заявляет об одной из своих
программных установок: "Самый подлый и опасный миф, который вбивают нам в
голову с детства, это миф о верховенстве государства /.../ каждый, кто
внушает тебе, что не ты и не твой ребенок являются главными носителями
бытия, а некая антропоморфная абстракция, - мерзавец".
Шестков не забывает и о принципе возмездия. "На сороковой день после
смерти Лакшина Гривнева сломалась". Сошедшую с ума изнуряют кошмары -
изнуряют почти тридцать лет, до самой смерти.
Возмездия заслуживают столь многие, что надежда на спасение страны не
более реальна, чем птица Алконост, чьим именем назван великолепный рассказ,
давший название всему сборнику. Герой рассказа слесарь Володя Ширяев кое-чем
походит на Ивана Денисовича. У слесаря тоже умелые руки. И он вдохновенно
занялся работой, за которую не ждет платы. Для него желаема единственная
награда - покончить с невыносимым злом внутри себя и вокруг. Покончить одним
выстрелом.
Ширяев изготовил самопал. "Не торопясь работал. Без истерики".
Исследуя противоречивый характер, Шестков превосходно показал
сущностное: непримиримость жертвы к поразившему ее проклятию - столь
естественному в стране, где развивается "цепная реакция распада".
Непримиримость не позволяет обратиться в ничтожество. Потому герой Шесткова,
подобно булгаковскому Мастеру, заслуживает Покоя. Страдающий с детства
человек, становясь, словно в неком стихийном отклике на призыв Ницше,
творцом собственной смерти, видит впереди, за пределом, не мрак, а чудесную
птицу Алконост.
Самый утонченно-глубокий момент в рассказе: когда начальник Козодоев,
сказав приятелю Ширяева, что тот застрелился в Тропаревском лесу, закидывает
удочку: "Ты, Димыч, мне как старшему товарищу скажи, ты с Ширяевым никаких
таких, особенных, дел не имел? Может, затевали что? Мне твоего слова
достаточно, я людей знаю... Может, кого другого завалить хотели? Там
Ленинский близко. Правительственная трасса..."
Димыч протестует, он и Ширяев о подобном не заикались. И тут чувствуешь
то', что подспудно привнесено дарованием Шесткова: сожаление! Необоримое
сожаление - почему не хотели завалить?!!!
Однако же, дело сделают. Ибо, как сказал бы коллега Цезаря Марковича,
можно снять прекрасную кинокартину о свержении тирана, но в жизни, если
тиран - прежде всего, подлый убийца, все искусство сведется к тому, чтобы
его завалить.
В эссе "Стена" Игорь Шестков написал "когда сдохнет Путин". Шестков
несет нам понимание того, что иначе не быть перерыву в смертях. Он говорит в
своем "Вечере Литвиненко": "Литвиненко - мертвый. И Политковская. И
Щекочихин. И Старовойтова. И многие, многие другие. Все, кто хотел правду
сказать. О путинской педофилии, о взрывах в Москве и рязанских учениях, о
наворованных чекистами миллиардах, о Чечне, "Курске", Нордосте и Беслане..."
Число погибающих множится: Иван Сафронов, Станислав Маркелов, Анастасия
Бабурова. Кто следующий?..
Но кровососу отмерено столько крови, сколько отмерено, дабы ее хватило