"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу автора

"Нельзя ль, дедок родимый, - Халыпыча просит, - вывесть каменючки? Уж
уплачу. Бери хоть пятистенок! На пороге дави мои причиндалы утюгом, но
только выдави эти каменючки". Колдун ему: "От давленья они подымутся в
брюшину, а после опять сойдут. Одно излеченье - выложить!"
Ножик на бруске правит, особые ножницы длинные вынул, с загибом, а
Сашка: а как же с царицей спать? Халыпыч: "Ну, то - не твоя забота. Раз уж
сама царица тебе будет дана, это дело образуется". - "Как же они образуются,
выложенные?" - "Ну, то уж пусть у царицы голова болит".
Сашка: "Не могу я её подвести". Халыпыч ему: не рискуй, мол; сейчас вон
сделаем, а там, главное, надейся.
"Заради надежды и буду пушку на колёсах держать!" - отстоял болезный
дела.
И до того зажил смирно! Нинку с Лизонькой попросил уйти, не обижаться.
Отступного дал, скотину уступил чуть не всю. А на помощь по дому завёл
бобыля-подстарка. И существуют вдвоём, проживают деньги остатние. Ворота на
трёх запорах; бобыль никакую бабу и вблизь не подпускает.
Собак достал заграничных голенастых, брюхо подведённое; в пасти курица
умещается. Ненавидящие - кто не в штанах - собаки! Нарочно на то они
выведены. Вывели их таких в старину - для войны с Шотландией.
Шотландцы-солдаты в юбках: ну вот.
Сосед - по пьянке без штанов - постучался в ворота... Что сталось! Лай,
рык; одна цепь - диньк! другая... Пока через забор перемахивали собаки, он -
пьяный, пьяный - а рубаху с себя раз! да ноги в рукава. Лишь это спасло.
А у Сашки случая с бабой нет - он и держится на сохранённом
полздоровье. Утром редьки с квасом покушал и на чердак голубей гонять. В
обед с бобылём похлебают ленивых щей, оладий с творогом поедят. Бобыль на
хозяйство, а Сашка ляжет на кровать, простынёй накроется, поставит на
табуретку маленькую рюмочку. Покуривает себе, прихлёбывает. Знаешь, мол,
царица, судьбу свою? Чувствуешь чего такое, хе-хе?
А за воротами подковы - цок-цок. И встала запряжка. Собаки - молчок. В
ворота стучатся. Отпирает бобыль: ни одна не взлает собака. Кто-то в сени
ступил. Бобыль, слышно, говорит: "Страдает хозяин через похабных людей".
Заводит молодого человека. Костюм на том шёлковый, не наш.
Иностранец-мужчина; лицо очень смуглое, красивое. "Здрасьте", - и дальше как
положено, вежливо; но, конечно, несвычно для слуха говорит.
За ним негр заносит вещи. В таком точно костюме дорогом. Только на
хозяине шёлк жёлтый, а у негра - белый-белый. Сашка - простынёй обёрнутый -
и сел на койке. А этот молодой: помните, барышню спасли? "Помню, ядрён
желток, и даже очень!" Ну, мол, я от неё. Не надо ль чего хорошего сделать?
Всё в наших силах.
Сашка: да как вам сказать... А бобыль: "У него яйца попорчены
смертельно, и любая баба может забрать жизнь, как суп съесть!" Сашка на
него: не груби! Человек-де новый. Ему ль понять, до какой жестокости у нас
доходит разврат? Вон хариусов лупят по-чёрному ради обмана женщины...
Приезжий: "Ну-ну, слушаю..." На лавку сел, шляпой обмахивается, ногу на
ногу. Ботинки заграничные, но бывают такие и в Ташкенте. Перед и подошва
белые, задок коричневый. А носки на нём лазоревые, в малиновую полоску. Ну,
скажи - так и напомнилась птица Уксюр!
У Сашки от воспоминания поддалась душа. Всё, как оно проистекло,
рассказал до мелочи. У приезжего от жалости слёзы. Горит лицом. Смуглое, а