"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу авторазатрясут головами от плача. Девяносто лет, а любовь не давала себя забыть.
Уж и любили её в свои года! Мечтали о ней - ну, мученье. Чувствительны были люди на девушку. Она, Альфия, состояла у императрицы в приближённых. Та ей нет-нет да помянет про Сашку. Спас, мол, а повидать нельзя. Полюбила его с того одного раза, бычий мык, задом брык! Говорит Альфие: делюсь с тобой сердечным... Всем поделюсь! Полностью!.. Езжай к нему на счастье. Как чуяла, что его надо вызволять. Снарядила со всяким порошком, со всяческим средством. На любой случай предусмотрено. Мало ли чего, мол, может быть, но чтобы счастье и процветание были обеспечены человеку. И как-де он меня парнишкой посчитал, ты ему так же явись. В память любви... И плакала при этих словах, просто была в истерике. А Сашка - чесать его, козла! - только и помнил о ней, что благодаря каменючкам. Через неё, мол, принял в оба грузила. А так - нет. Царицу ему... Альфия, когда они опять бочку долили и в ней сидят, поплёскивают, - досказала всё. А он ей - про своё. Как птицу Уксюр увидал, что услыхал от Халыпыча, ну и дальнейшее... Она говорит: знаем мы про такую птицу. У нас её почитают. Ваш старый человек, Халыпыч-то, ох, умён! В Бразилии был бы ему самый почёт. А Сашка: "Что, исполнится в конце-то концов? К царице повезёшь?" Альфия: да разве ж не исполнилось? С кем тогда сомкнулись, на вашем песочке, - императрица! Даже больше царицы или королевы. Но вообще основное - лишь бы корона на голове. "Но тогда не было короны!" - "Короны не было, но тело-то одно!.." Да... Такотки. Сашка после два ковша выпил ягодной. Для перегона бражка - он так выпил. Мечта - на запятках... юбке не ходит. Жалко собак-то. Через жалость ходит, как бухарцы называют, - в шальварах. Материал дорогой до тонкости: так и сквозит голое-то. Ох, наши бабы и хают её! В глаза - совесть не даёт: человек всё-таки приезжий. Зато как мимо прокачает в шальварах кочаны упругие - шипят. Одна Нинка: "Ой, бабоньки, да не мы ль на Лядском песочке пяток годков назад..." "Не было там при нас, как теперь хамят!" "Ой ли..." "И у Александра был стыд, а сейчас и не стыдится за неё! Вылечила - и чего? До бесстыдства довела! Так лечат, что ль?" Лечат не лечат, а из мужиков болеет по Альфие фронтовой человек. Пытанный жизнью, но сила при нём. И сейчас ещё наша местность даёт таких бугаёв. Ух-х, здоровый! Усы чёрные - Касьян. Прошёл десять лет службы да войну. И, несмотря на то, повторяет-твердит: знал бы, какое страдание будет от лазоревой материи, на вторую упросился. На Альфие чаще-то лазоревые шальвары. Но иной раз малиновые или жёлтенькие. Касьян со своего двора выйдет, за ней идёт - этак поодаль. До службы не женился, вот один подымает хозяйство. Говорит Альфие: "И что это за ножки облекает дымочек сизенький, аж хозяйство моё - кол без дворика - дымом курится? Отгадай загадку!" "Дворик знаю, кол понимаю, а чтоб хозяйство зазря не дымилось, колом не пугай - деликатно зазывай". "Зову, умница, зову!" "Нет, добрый человек, для чужой жены верной это не зазыв терпеливый, а |
|
|