"Игорь Гергенредер. Лосёвый Чудь" - читать интересную книгу автора

сурчиного меха. Шёрстка шелковистая наружу. Чтоб, поучает, не мешали, -
запрись в бане. Выпей настоя глоток, глаза махоткой завяжи, шапочку положи
посреди бани. Сиди, жди жара. После иди: ищи по бане руками. Шапочка, мол,
встретится на уровне твоего пупа, а под шапочкой будет сидеть Наташка.
Ну что... Вот опять он у Фенечки. Только за полночь - взволновало его.
Вроде снова птица, скотина летит, бежит к тому сараю... Вскакивает с
кровати, а Фенечка как знает: "Идём, миленький, в баню - с вечера не остыла
ещё. Запрёшься и делай, чего тебе охота".
Ведёт в баню, у него бутылка в руке. В бане ему стаканчик: "Налей сюда.
Там уж капли весёлые - от моей бабушки хранятся. Хорошо желаться будет
тебе". Выпил настою с каплями - его и закачало. А Фенечка махотку смочила,
завязала ему глаза поплотней. "Ухожу я, не помешаю. Запирайся!" Довела до
двери его.
Накинул крючок, из предбанника-то наощупки еле-еле в баню вернулся,
положил шапочку на пол. Ноги не стоят. Нащупал лавку, ждёт сидит... жар по
всем жилам потёк. И вроде как Наташкина спина проявилась... ноги... А лицом
всё не оборачивается. Его так и подмывает кинуться. "Ты, - шепчет, - шапочку
надень! Шапочку..."
И к ней - хочет Наташку за плечи взять. Ничего нет. Ниже руки - ничего.
А как на уровень своего пупа снизил, наткнулся на голое. "Шапочка где?
Шёрстка шелковистая?!" - ищет её голову, а она её прячет: клонит, клонит...
этак перегнулась пополам. Он наощупь-то к её голове тянется до полу - чуть
не упал; опёрся на милую. И тут шапочка под руками... Ищет под шапкой роток,
охочий зевок. Нашёл - его словно током как шибанёт! Аж зарычал. Сомкнулись -
у обоих заперло дых.
Кинуло в толканье-то. Такую силу свою почувствовал. Ну, персиянин,
плевать на тебя! Сама радость наяривает. Не вмещает избёнка гостя, хозяйка в
крик: "Ох, ты, родина-отчизна! Укатала туговизна!" Гость избёнку так-сяк,
наперекосяк, а ей удовольствие. Как ни туг навершник у палицы - ничего
приветени не станется! Запирай, кутак, потуже - не такого гостя сдюжу!
Сделалось; махотку сорвал - Фенечка. Распрямилась, к нему обернулась,
носиком, губёшками об грудь трётся: "Уж как меня звал, молил! Дверь отпер,
кричишь - бегом прибегла. Боялась, застудишься... Уж нам ли не хорошо?"
А она его в предбаннике давеча к окошку подвела: это он ставень на
крючок запер.
"Хорошо! Это тебе пока хорошо, - рычит, - когда он тебя ещё не повлёк!
А то тоже к нему бегала б, небось. Не-е, доколь я в этом деле не пересилю,
не будет мне хорошего!"
Бежит к тому сараю. Уж так ему кажется: они там. А оттуда - козы, овцы.
Свалили с ног, по нему бегут. Сколько их пробегло! Кое-как поднялся. А в
сарае барашек и овечка остались. Всё сено перерыл - никого нет.
А Наташка дома зла! И горячая вся, как со сна: никуда вроде не
выходила. Костерит его: "Сволочь! И правда гулять буду. С начальством
буду!.." Но к утру у него опять к ней веры нет.
Денег не так-то уж и осталось, но берёт двести пятьдесят рублей и к
старухе. Рассказывает - убивается перед ней. Ну скажи ты - как дело
срывается! "Что хочешь, но устрой мне преимущество у него отнять".
Старуха повела его в омшаник, мёртвых пчёл на голову посыпала,
пошептала всяко. После чем-то пахучим побрызгала на него - опять с
приговоркой. И даёт верёвочку: на один конец воск налеплен, другой завязан