"Игорь Гергенредер. Селение любви" - читать интересную книгу автора

несколько книг, из которых торчали разноцветные закладочки, и его рука то
макала яйцо в соль, то открывала книгу на закладочке; голубые подвижные
глаза попеременно взглядывали в книгу, в тарелку и опять в книгу...
Он все время учился; незадолго до моего усыновления окончил
аспирантуру.
Итак я стал, вместо моей, носить его фамилию - Пенцов. Но эстонское мое
имя осталось - Арно. В школу я буду ходить обычную, со здоровыми детьми.


* * *


Поселок, чьим жителем я сделался, был почти в часе езды от старинного
города, что расположился в низовьях реки, впадающей в Каспий. Валтасар и
Марфа, хирург городской клиники, добирались до мест работы в тряском, до
отказа набитом автобусе. Они боролись за пространство для умеренных движений
в жуткой связанности жизни, и их отмечал дар - слышать звон родника...
Впоследствии, с ощущением всей полноты сознания, я представлял две
человеческие точки с огромным, уместившимся в них миром. Воспоминания
неизменно доносят до моей нынешней секунды пронзительное нежелание быть
просто материей и не менее терзающий страх растительного быта, что
перегорали в почти исступленную неутомимость, с какой Валтасар поливал
насаженные перед окном кусты кизила. За ними тесно торчали серые прутья,
перепутанные повителью. Вправо и влево раскинулся двор, окаймленный
непролазными зарослями донника, тархуна, конопли. По нему бродят куры,
изредка пробежит крыса.
В нашем густонаселенном бараке первыми познакомились со мной Павел
Ефимович, продававший в киоске газеты, и его жена Агриппина Веденеевна. Она
принесла мне пирожок с повидлом. Я уже собирался откусить кусочек, как вошел
Валтасар.
- Так. Начинаем день с удовольствий?
- Доброе утро, - сказал я тоскливо и положил пирожок.
- Доброе, доброе... - произнес Валтасар с терпеливым неодобрением, в
котором понималось: "Ну вот, плюем на гимнастику, вместо горячего хватаем
сладкое..."
Он был не один - за ним вошла, по обыкновению озабоченно, слегка
наклоняясь вперед, Марфа. Она всегда морщится, слыша свое имя, и хочет,
чтобы ее, на худой конец, звали Марой. Я побаиваюсь обращаться к ней без
отчества - ведь она хирург, она делает операции, а что для таких, как я,
может быть страшнее?.. После операции тебя рвет, два-три месяца надо лежать
в гипсе. Марфа работала не в нашем учреждении, но часто у нас бывала, мы
знали - на самые тяжелые операции отвозят к ней в клинику.
Она подошла к моей койке, ткнула кулаком в матрац, стала
многозначительно глядеть на мужа.
- Ну и?.. - спросил он безразлично, но под безразличием чувствовалась
робость.
- Мягко! - заявила она тоном вынужденной сдержанности, до скрипа вжимая
матрац в койку. - Больной всю ночь проспал на мягком!
В учреждении неукоснительно, словно в странной страсти вылечить нас и
именно этим, подкладывали нам под матрацы фанерные щиты. И врачи, и