"Сергей Герасимов. Портрет художника в зрелом возрасте" - читать интересную книгу автора

линзы, и прозрачные.
Позже, когда закончилось десятилетие молчания, я попробовал превратить
свое перо в штык. Перо согласилось, на удивление охотно. По-моему, у пера
вообще есть комплекс неполноценности, по поводу того, что оно не штык.
Потому перо становится штыком по первой нашей просьбе, но куда менее охотно
поддается обратному превращению: из штыка в перо. Иногда перо слишком злобно
и трусливо, чтобы сразу изменить вою сущность - от созидания к разрушению. В
этом случае оно превращается не в штык, а в иглу, и колет с неменьшим
удовольствием от своего дела, чем штык.
Перо согласилось и быстро изобразило стих, который заканчивался
примерно так:

Я играю словами в солдатики,
Их выстраиваю на бумаге.
Вместо пушек - законы грамматики,
Сочетание рифм - это флаги.

Стихотворение мне понравилось. Оно только оставляло неприятный привкус
на губах - как чай, заваренный в цинковой фляге. И после каждого прочтения
привкус становился сильнее. И хотя стихотворение было как раз таким, как мне
хотелось, я перестал его повторять и хорошенько почистил зубы. После этого я
не позволял моему перу равняться со штыками, иглами, буравчиками, шприцами
для иньекций и прочими сомнительными предметами. Гораздо позже, читая
толстые журналы, я наткнулся на стихотворение, которое оставляло такой же
цинковый привкус на губах. Не буду называть это творение. Во-первых, потому,
что мое перо не хочет колоть. Во-вторых, потому что таких же цинковых стихов
в толстые журналы налито полным-полно - по самое горлышко.
Однажды я услышал слово, которое предопределило всю мою будущую судьбу,
то есть, мой путь вниз. Путь туда, где я сейчас нахожусь. Это было слово
"ужастик". Слово мне сказала милая девушка лет семнадцати, которая шла рядом
со мной по улице; как сейчас помню - мы шли вдоль длинного мебельного
магазина и была ранняя весна. Я не помню имени и фамилии той девушки. Помню
лишь, что она любила ходить теми же улицами, по которым ходил я. И какую бы
улицу я ни выбрал, эта улица оказывалась нужна ей, именно в тот день. И
направления наши всегда совпадали. Даже более того: если мне, почему-либо,
хотелось остановиться и постоять, ей тоже хотелось того же. Бывают в жизни
совпадения, - думал я. И больше ничего не думал. У той девушки был острый
нос. Она была полной и высокой, но симпатичной. В ту весну она носила желтый
плащ, обычно расстегнутый. Когда мы останавливались, полы ее плаща касались
меня - та весна была ветренной. У нее был необычный голос, но я не могу его
вспомнить, на него накладываются голоса нескольких других полных и высоких
девушек, которых я знал потом. А еще позже появляются девушки невысокие,
худые и спортивные. Я так хорошо помню тот день, что могу сейчас высмотреть
в нем любые детали. Для этого мне достаточно сместить фокус своей памяти.
Вот память перемещает взгляд от желтого плаща, который касается моих
коленей, и видит ржавую зеленую ограду, а за ней спортивную площадку, на
которой перемещаются дети. Я мог бы разглядеть и этих детей, но мне не
хочется. Она сказала слово "ужастик".
Я помню контекст: "Мы все рассказывали ужастики. Это было так
интересно."