"Эргали Эргалиевич Гер. Сказки по телефону, или Дар слова " - читать интересную книгу автора

стен, ни дремлющего на кушетке Игоря, а только звезды над ночной степью и
провода, по которым его голос бежал, бежал на свободу...
С молоденькой румяноголосой Анечкой за полтора года телефонной любви
они прошли полный курс от случайных приятных встреч (непринужденный треп о
собаках-кино-начальстве) до первых свиданий с выяснением пристрастий и
антипатий, затем заблудились на пару месяцев в школьных, семейных
воспоминаниях и неожиданно для Анечки вышли на столь интимные темы, на такую
прорвавшуюся неодолимую страсть говорить о главном, о сокровенном, что дней
за сто до приказа Серега разбирался в Анечкиной анатомии гораздо лучше ее
дубоголового супруга, даром что летчик - да и сама Анечка, выходя на связь,
дышала хрипло и часто, словно бежала к Сереге босиком по морозцу.
Добрейшую Валентину Владимировну, говорившую с петербуржским выговором,
он настолько очаровал своим искусством говоруна, что та всерьез загорелась
идеей познакомить Серегу с дочкой-десятиклассницей, даже вытребовала
обещание погостить у них после дембеля хотя бы недельку. В конце концов она
устроила молодым знакомство по телефону: теперь, когда их смены совпадали,
Валентина Владимировна соединяла Серегу с Шурочкой, а сама деликатнейшим
образом отключалась. Прорыв в городскую телефонную сеть был для Сереги
самоволкой души, именинами сердца. Он присосался к шестнадцатилетней
домашней девочке аки клещ - они вместе решали задачки по алгебре, вместе
записывали в заветную тетрадь любимые песни и мудрые изречения типа
"красивые в любви небрежны, а верные в любви невежды", вместе отвечали на
вопросы дурацких тестов, к которым вдруг воспылали все молодежные журналы
страны. Под одеялом, тайком от строгого папы они болтали до двух, трех часов
ночи, пугая друг друга страшилками про ведьм, вурдалаков, голодных
кладбищенских старух и прочую нечисть, потом уставали бояться и в обнимку
засыпали на узком Шурочкином диване. От всех этих дел у Сереги стали
плавиться мозги: он засыпал в объятиях Шурочки, просыпался на топчане в
караулке, хватался за голову и бродил сам не свой, уверяя Игоря, что
насквозь пропах Шурочкой - хотя пахло от него, как Игорь ни принюхивался,
все-таки в основном портянками.
Теплым сентябрьским вечером, выставив на посты третью смену, Игорь
вошел в комнату начальника караула и обнаружил своего разводящего на
командирской кушетке: Серега лежал эдаким Тристаном у ног невидимой Изольды,
босой, с лицом торжествующим и бледным, а пристроенная на груди трубка
похрипывала и попискивала, как котенок.
- Обучаем Анечку минету?
- Это Шурочка, - прошептал Серега, расплываясь в хитрой улыбке. - Она
играет мне на пианино марш Мендельсона...
Ни Шурочку, ни Анечку, ни других своих армейских подруг Серега так
никогда и не увидел, потому что дембельнули их с Игорем и другими пятью
москвичами врасплох, буквально в одночасье: привезли на вокзал, построили,
старшина Фоменко Петр Васильевич хмуро поблагодарил за службу и за десять
минут до поезда вручил проездные документы. За эти минуты только и успели,
что скинуться, сбегать в гастроном на майдане, затариться ящиком водки и на
ходу, с воплями ввалиться в пустой общий вагон. И понеслась солдатская душа
в дембельский рай, не обремененная ни чем запить, ни чем закусить - а поезд
шел, подумать только, на Минеральные Воды...
Вернувшись в декабрьскую перестроечную Москву, Игорь, как водится,
через неделю взгрустнул об армии, через две затосковал, на третью позвонил