"Элизабет Джордж. Прах к праху " - читать интересную книгу автора

Мне страстно хотелось поменяться с ним телом и душой. Мне хотелось
чувствовать себя свободной, чтобы вывернуться наизнанку и сказать: "Вот я
какая под всей этой бравадой", совсем как Крис, а так как сделать этого я не
могла, потому что не могла быть им, я пыталась его обидеть. Я стремилась
довести его до крайности и дальше. Я хотела погубить его, потому что тогда
доказала бы, что весь его образ жизни - ложь. А мне нужно было все свести к
этому.
Мне стыдно за себя как за человека. Крис говорит, что стыдиться
бессмысленно.
- Ты была такой, какой пришлось быть, Ливи, - говорит он. - Смирись с
этим.
Но у меня не получается. Каждый раз, когда я, как мне кажется, готова
разжать руку, растопырить пальцы и позволить памяти уйти, как воде в песок,
что-то отвлекает меня и останавливает. Иногда это услышанная музыка или
женский смех, пронзительный и фальшивый. Иногда кислый запах залежавшегося,
невыстиранного белья. Иногда выражение гнева на чьем-нибудь лице или мутный
взгляд отчаянной тоски, брошенный на тебя незнакомцем. А кроме того, я
против своей воли отправляюсь в путешествия, меня уносит назад во времени и
приводит к порогу той личности, которой я была.
- Я не могу забыть, - говорю я Крису, особенно когда бужу его из-за
судорог в ногах и он, сопровождаемый Бинзом и Тостом, приходит ко мне в
комнату со стаканом теплого молока и настаивает, чтобы я его выпила.
- Тебе и не нужно забывать, - говорит он, а собаки устраиваются на полу
у его ног. - Забвение означает, что ты боишься учиться у прошлого. Но
простить придется.
И я пью молоко, хотя не хочу, обеими руками поднося стакан ко рту и
стараясь не стонать от боли. Крис замечает. Он массирует меня. Мышцы снова
расслабляются.
Когда это происходит, я извиняюсь.
- За что ты извиняешься, Ливи? - спрашивает он. Хороший вопрос. Когда
Крис его задает, для меня он словно та музыка, смех, белье, вид лица,
случайный взгляд. И я снова путешественница, которую тянет назад, тянет
назад, чтобы посмотреть, кем я была.
Беременная в двадцать лет. Я называла свой плод "это". В первую очередь
я воспринимала его не как растущего внутри меня ребенка, а как неудобство.
Ричи воспользовался этим как предлогом, чтобы слинять. Он был достаточно
великодушен, чтобы оплатить счет в гостинице прежде чем исчезнуть, но не
настолько великодушен, чтобы не сообщить портье, что отныне я официально
"самостоятельна". Я сожгла достаточно мостов между собой и персоналом
"Коммодора". Так что они были только рады выставить меня.
Оказавшись на улице, я выпила кофе и съела сосиску с булочкой в кафе
напротив станции метро "Бейсуотер". И прикинула все варианты. Я пялилась на
знакомый красно-бело-синий знак подземки, пока его роль избавителя от всех
моих зол не стала очевидной. Вот он, вход на Кольцевую линию и на линию
"Дистрикт", в каких-то тридцати ярдах от того места, где я сидела. И всего в
двух остановках на юг была станция "Хай-Стрит-Кенсингтон". Какого черта,
подумала я. И тогда же и там же решила: самое меньшее, что я могу дать в
этой жизни своей матери - это шанс оставить роль всеобщей
матери-благодетельницы в обмен на практическую помощь родной дочери. Я
поехала домой.