"Элизабет Джордж. Прах к праху " - читать интересную книгу автора

больше не вручают, когда бы ни встречались две эти команды для проведения
своих пяти матчей, сражаются они за "Урну с прахом".

Оливия

Крис вывел собак на пробежку вдоль канала. Я пока вижу их, потому что
они не добрались еще до Уорик-авеню-бридж. Бинз хромает справа, то и дело
рискуя свалиться в воду. Тост трусит слева. Через каждые десять шагов Тост
забывает, что у него всего три лапы, и пытается опираться на культю.
Крис сказал, что скоро вернется, поскольку знает мое отношение к тому,
что я пишу. Но Крису нравится это физическое упражнение, и едва он
оказывается на улице, как солнце и ветерок заставляют его забыть обо всем.
Кончается тем, что он бежит до зоопарка. Я стараюсь не злиться на него из-за
этого. Крис нужен мне сейчас как никогда, поэтому я скажу себе: "Он делает
это не нарочно", и постараюсь в это поверить.
Когда я работала в зоопарке, иногда эта троица заявлялась ко мне в
середине дня, и мы с Крисом пили кофе в закусочной, а если была хорошая
погода, то снаружи, сидя на скамейке, откуда открывался вид на фасад здания
по Камберленд-террас. Мы разглядывали статуи на фронтоне и сочиняли про них
разные истории. Одну фигуру Крис называл Сэром Толстая Задница, тем самым,
которому взрывом повредило зад в битве при Ватерлоо. Другую я величала Дамой
Простофилей, она застыла в позе бесхитростного изумления, но на самом деле
была Алым Первоцветом в женском обличье. А кого-то в тоге - Макусом
Сиктусом, потерявшим мужество и завтрак во время мартовских ид. Потом мы,
хихикая над своими идиотскими выдумками, наблюдали, как собаки играют в
охоту на птиц и туристов.
Готова поспорить, вы не представляете меня такой, ведь правда? -
сочиняю глупые истории, сижу, уткнувшись подбородком в колени, с чашкой
кофе, а рядом со мной на скамейке Крис Фарадей. И я даже не в черном, как
теперь, а в брюках цвета хаки и оливковой блузке, нашей зоопарковской
униформе.
Мне казалось, тогда я знала, кем была. Я с собой разобралась. Лет
десять назад я решила, что внешность роли не играет, и если людям не
нравится моя стрижка, если их шокирует чернильный цвет волос у корней, если
кольцо в носу действует им на нервы, а вид сережек-гвоздиков, торчащих в
ушах, словно средневековые пики, вызывает несварение желудка, ну и черт с
ними. Они не умеют заглянуть вглубь. Не хотят увидеть меня настоящую.
Так все же, кто я? Что я? Восемь дней назад я могла ответить на это,
потому что тогда знала. У меня была философия, ловко слепленная из убеждений
Криса. Я соединила ее с тем, что почерпнула у своих однокурсников за два
года пребывания в университете, и хорошенечко перемешала с тем, что узнала
за те пять лет, когда выбиралась из-под несвежих, липких простыней с
головой, раскалывающейся от боли, поганым вкусом во рту и не помня ни того,
что было ночью, ни как зовут парня, который храпит рядом. Я знала женщину,
которая через все это прошла. Она была злой. Жесткой. Непрощающей.
Я все еще такая же, и не без причины. Но во мне появилось и что-то
новое. Я не могу это определить. Но ощущаю каждый раз, когда беру газету,
читаю статьи и знаю, что впереди маячит суд.
Поначалу я говорила себе, что меня уже тошнит от заголовков. Что я
устала читать про это проклятое убийство. Мне надоели лица участников,