"Валерий Генкин, Александр Кацура. Дятлы-рояли" - читать интересную книгу автора

Валерий Исаакович Генкин, Александр Васильевич Кацура

Дятлы-рояли


Взойди в мой дом, и ты увидишь, как посмешище -
любой людской уют, там птицы (поднебесная тоска.)
слови полузабытые поют.
Виктор Соснора

"Рассказать или нет?" - думал Илья Игнатьевич, меняя стекло с мазком на
предметном столике микроскопа. Совсем было собрался, но увидел, что у Ксении
Ивановны сложный билирубин, и решил отложить до обеда. В обед, точно,
удобнее, и боцмана не будет. Пальцы Ильи Игнатьевича с профессиональным
проворством орудовали стеклами, крутили микровинт, но мыслями он был далеко,
не слышал стеклянного звяка посуды, которую боцман, наклонив медный затылок,
составлял в сушильный шкаф, не замечал привычного шума центрифуги и лишь
изредка бросал взгляд на Ксению Ивановну.
В два часа Василий Лукьянович, по обыкновению, отодвинул локтем штатив
с пробирками, постелил чистую тряпицу на серое в проплешинах сукно стола и,
заскрипев стулом, потянулся к своей кошелке. Кряжистая фигура боцмана
внушала Илье Игнатьевичу известную робость - чувство, которого он стеснялся,
особенно в присутствии Ксении Ивановны. И чего, казалось бы, робеть. Чего
смущаться.
Ему, врачу как-никак,- обыкновенного лаборанта. И человек Василий
Лукьянович был не злой, хотя все больше молчал, а его тяжелые короткие кисти
всегда были, если только он не возился с пипетками и мерными цилиндрами,
сжаты в колючие рыжие кулаки.
На тряпицу легли два крутых, в трещинках, яйца, розовая луковица, шмат
буженины собственного приготовления.
Подталкиваемый в спину домашними запахами, Илья Игнатьевич вышел на
улицу, чтобы там, в тополиной тени напротив крыльца лабораторного домика,
дожидаться замешкавшуюся с последним анализом Ксению Ивановну.
Так сказать или нет? Ведь решит, что спятил. Она хоть женщина
романтическая и начитанная, но все же женщина, а они в необычное верят с
трудом. Скорее сбывшееся сочтут вымыслом, чем позволят себя провести болтуну
и выдумщику. Илья Игнатьевич, правда, не имел особых оснований для столь
широких обобщений по части женского характера. Сам он был с детства
застенчив сверх меры.
В школе тихоня, институт закончил в какой-то задумчивости. В больнице,
где проходил интернатуру, боялся.
Ответственности, начальства, анекдотов, коллег, пациентов. Сам и
попросился в лабораторию. Жене, впрочем, по душе был тихий его нрав, но
потом, видимо, стал раздражать, и она уехала с немолодым, но напористым
главным инженером какой-то стройки, оставив Илье Игнатьевичу почти взрослого
сына и блокнот кулинарных рецептов, написанных крупным уверенным почерком.
Прошло время. Сын стал студентом.
По вечерам, пробираясь на кухню, Илья Игнатьевич огибал разбухшую
вешалку, путался в чьих-то сапогах и слышал взрывы смеха за дверью, всегда
закрытой. Увидав по телевизору фильм, в котором пожилой благообразный