"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

Шалаев закурил, остальные, курящие, тоже облегченно закурили. Немец,
возвращаясь, прошел мимо нас с застывшим, но уже не бледным лицом.
- Пожалели! - выцедил Шалаев и сплюнул. - Ненавижу гадов!
- Уже война кончается, а ты все "ненавижу", - как бы про себя
проговорил Голубицкий.
- До конца еще надо дожить, - ответил Шалаев.

Эскадрон в пешем бою наступал по шоссе. Вернее, вдоль шоссе. Как везде,
топали по пашням, где не было пахаря, где из рыхлой сероватой почвы
пробивался не хлеб, а сорняк. Без боя вошли в деревню. На улице ни одного
жителя. Может, потому, что было раннее утро и люди еще спали, может, не
спали, а притаились в домах, или скорее убежали на запад. Худяков спозаранок
нажрался соленого сала и мучился от жажды. Увидели колодец перед большим
домом, а бадьи не было. Стали долбить в запертую дверь. Вышел испуганный,
обросший серой щетиной старик, мы сказали ему "тринкен", он поспешно вынес
ведро. Худяков напился, и мы пошли дальше по шоссе. За деревней прямо на
дороге валялся мотоцикл и рядом два немецких трупа. Было непонятно: кто их
убил до нашего прихода. Может, расстреляли еще вчера наши штурмовики?
Впереди показалась другая деревня. Когда осталось до нее с километр, по нас
открыли огонь из пулемета, не из деревни, а из окопов возле шоссе. Мы
развернулись в цепь, залегли и стали шпарить из ручных и станкача. Вдруг в
двухстах метрах от нас, как из-под земли, выскочил мотоцикл с немцем и с
места газанул по шоссе на такой скорости, что многие из нас не успели даже
его разглядеть. Услышали только удаляющийся треск. Стали стрелять вслед, но
куда там - немца след простыл. Пошли дальше. Шоссе выходило в деревню после
поворота, огибая поле. Мы пошли прямиком через поле. Между нами и деревней
лежала вспаханная темная ровная пашня. Примерно в пятистах метрах от деревни
нас снова обстреляли, не из пулемета, а из винтовок. Пули стегали по пашне и
просвистывали так близко, что, который уж раз, пронзила меня мысль: только
что я был у немца на мушке и в двух вершках от смерти. Мы припали к земле.
Музафаров, у которого, единственного, имелась малая саперная лопата, лежа на
боку, копал ямку. Я, как всегда, лежал рядом с Баулиным. Лицо Баулина, как
обычно в бою, было спокойно или казалось спокойным, губы слегка улыбались,
но глаза смотрели тоскливо. Пока никто не стрелял и команды продвигаться
дальше не было. Потом справа зататакал станкач, я приподнял голову и увидел:
правее нас на меже, рядом с большим камнем, стоял пулемет Кошелева, за
пулеметом лежал старший лейтенант Ковригин и трассирующими или, может,
зажигательными пулями хлестал деревню. Открыли огонь и мы. Задымил, затем
полыхнул пламенем темневший на окраине деревянный сарай. Это был как бы
сигнал - мы встали и пошли вперед. Не успели пройти шагов пятьдесят, как
позади нас завыли наши "Катюши". И через какие-то мгновения между деревней и
нами, ближе к нам, почти совсем рядом, стали рваться снаряды. У-и-и, у-и-и,
затем бах-бах-бах! - на пашне. Черная земля, смешанная с огнем и дымом,
частыми кустиками вырастала перед нами. Мы снова припали к земле. Если бы мы
встали и пошли чуть раньше, как раз угодили бы под огонь своих же "Катюш". И
наверное, для кой-кого этот бой был бы последним. И вот опять, уже
бесчисленный раз за войну, случайность и какие-то чуть-чуть, черта, грань
оградили меня от смерти. "Катюши" замолкли так же внезапно, как и завыли.
Сарай разгорелся, черный дым встал до неба. Мы поднялись и пошли вперед.
Сделалось весело и как бы даже чуть хмельно. Переговаривались, посмеивались